конце концов им удалось выставить меня разъяренной любовницей, которая задумала ни за что ни про что их погубить. И уж совсем в позорном положении я оказалась, когда моего любовника выпустили на свободу и мне пришлось бежать от его мести.
К тому времени я уже не раз на собственном опыте убеждалась в мужской слабости и потому твердо верила, что красивой женщине позволено все. Это ужасное приключение тоже кончилось благополучно и быстро выветрилось из моей памяти. Меня тяготили, пожалуй, только долги, из-за которых я постоянно подвергалась оскорблениям многочисленных кредиторов. И вот я решила обвенчаться с солдатом (В Лондоне существует обычай, по которому замужние женщины не несут никакого наказания за свои долги. Бремя их ложится на плечи мужей, если только те не заявляют во всеуслышание, что дурное поведение супруги вынуждает их расстаться с ней), взяв с него заблаговременное обещание, что он никогда не будет искать встреч со мной. За две гинеи, которые я ему подарила, он охотно согласился выполнять все мои желания. Пожалуй, единственное, что он знал обо мне, это мое имя, и я ручаюсь, что за всю свою жизнь он встретился со мной только в церкви. Получив право безнаказанно делать долги, я совсем возгордилась, и мой дом стал местом сборищ самых известных лондонских распутников. Я была жрицей этого богохульного храма. Малейшие мои желания становились непреложным законом. Милости мои ценились на вес золота. Я не знаю, что думали обо мне те, кому я отвечала отказом, но объясняться со своими рабами я не собиралась. В этот блестящий период моей жизни я познакомилась с молодым Н. Он понравился мне. Я сумела его обольстить. Его отец, узнав о наших отношениях, решил поскорее положить им конец и женил сына. Помешать этому мне не удалось, и я с болью заметила, что, как только жена его забеременела, он стал постепенно ко мне охладевать. Это был удар по моему самолюбию. Я решила отомстить плоду этой новой любви, приготовила яд и сумела доставить его по назначению. Питье оказалось смертельным не только для ребенка, который был еще в материнской утробе, но и для самой матери. Узнав, что моя месть зашла так далеко, я огорчилась, мне не нужна была жизнь соперницы, ведь только родив ребенка моему возлюбленному, она становилась для меня опасной. Впрочем, теперь ему уже ничто не мешало вернуться ко мне.
Его страсть ко мне вспыхнула с новой силой, зато теперь начала остывать я сама. Разлюбив его, я вспомнила, какие страдания перенесла, и решила наказать его за это. У него был красивый дом в предместье Лондона, он не раз возил меня туда, и всякий раз я еле вырывалась из его объятий. Я знала в этом доме все ходы и выходы, и лучше всего мне был знаком его кабинет, где хранились деньги, драгоценности и украшения его покойной супруги. Как-то ночью я неслышно поднялась с постели и провела в дом моих людей, которым заранее дала все указания; они последовали им столь прилежно, что сумели вынести все самое ценное не только из кабинета, но и из многих других комнат дома.
На следующий день я наслаждалась горем моего любовника, которого теперь почти презирала, потому что, как только я разлюбила его, мне сразу открылась вся его никчемность. В конце концов я его бросила.
Спустя некоторое время я повстречала на прогулке в парке одного француза, который только что приехал в Лондон. Едва увидев меня, он последовал за мной, не отставая ни на шаг, и взгляды его были весьма красноречивы. Я вполне непринужденно дала ему возможность заговорить со мной. Он воспользовался этим, как завзятый волокита. И повел себя весьма обходительно. По-английски он изъяснялся плохо, но я его понимала. Я получила такое удовольствие от беседы с ним, что, забыв о своем первоначальном намерении над ним посмеяться, решила, напротив, с ним сблизиться. Он предложил проводить меня домой, я согласилась. Приняв меня поначалу за обыкновенную искательницу приключений, он был приятно поражен моим красивым домом, роскошной обстановкой, многочисленной прислугой. Буквально все приводило его в восхищение. Он просто не помнил себя от восторга и не мог говорить ни о чем другом, как только об окружавшем его великолепии. Из этого я заключила, что, несмотря на изысканные манеры, в высшем свете он не бывает и в роскоши не купается. Эти соображения заставили меня быть более сдержанной. Хоть я была все так же расположена к нему, я сочла необходимым подвергнуть его испытанию; мне хотелось увериться, что он действительно влюблен в меня — только это мне и было от него нужно. Я придумала предлог, чтобы отложить награду, которую он надеялся получить в тот же день. Он вернулся назавтра, и я снова обласкала его, но была тверда в своем решении до поры до времени ему не уступать. Мои прежние любовники безумно ревновали. Я принудила их к молчанию. Постепенно я все серьезнее относилась к моему новому увлечению, не знаю, что мною двигало, любовь или тщеславие, но я хотела, чтобы француз потерял голову от любви ко мне.
Он тем временем продолжал ухаживать за мной и клясться мне в любви, но я почему-то никак не могла окончательно увериться в его искренности. С каждым днем мое первое впечатление о нем подтверждалось.
Это был человек своекорыстный, в высшей степени алчный, и если ему в чем-то не везло, он не щадил никого, не пощадил бы и меня. И все же, несмотря на все его недостатки, меня влекло к нему. Один мой поклонник навел о нем справки среди французов, живущих в Лондоне, и сообщил мне, что он якобы последний проходимец без роду, без племени и только беззастенчивым жульничеством добывает себе средства к существованию, что он бежал в Англию из Франции, где был осужден за мошенничество. Все это я сочла клеветой, ревнивыми измышлениями соперника. Впрочем, у меня у самой совесть была нечиста, так разве пристало мне слишком строго судить проступки других!
Прошло несколько недель. Я сгорала от нетерпения и в конце концов решила закрыть глаза на все, что побуждало меня до сих пор выжидать, как вдруг одна из моих служанок пришла предупредить меня, что моя горничная потихоньку собрала все свои вещи, прихватив и кое-что из моих, и, судя по всему, собирается бежать с французом, который постоянно бывает у нас в доме и с которым она давно уже путается. Какой же это был страшный удар для меня! А я-то собиралась в ту ночь предоставить ему последнее доказательство моей любви! Я была вне себя от злобы. Я вызвала к себе горничную. Объявила ей, что мне все известно: она обокрала меня и собирается бежать, и я могу сию же минуту передать ее в руки правосудия, но если она искренне мне во всем сознается, я пощажу ее. От страха она тут же призналась мне, что француз, наобещав ей златые горы, уговорил ее бежать вместе с ним из Англии, и они назначили свой побег на завтра, по его указаниям она крала у меня все, что попадалось ей под руку, и этой ночью они собирались вместе проникнуть ко мне в спальню, чтобы очистить все шкафы и сундуки, а если я вдруг проснусь, то и покончить со мной. После этого признания она бросилась мне в ноги, уверяя меня, что всегда меня любила и сама не понимает, как этот дьявол француз сумел околдовать ее. Я простила ее, однако же с условием: она скроет от негодяя, что мне все известно. И приказала вести себя с ним по-прежнему, чтобы до поры до времени он ничего не заподозрил. Потом я заперлась одна в комнате и стала обдумывать планы мести. Поначалу в голове было лишь одно: я должна убить его. Тем более, что убивала я уже не раз, и далеко не всегда у меня были для этого столь серьезные причины. Что такое корыстный интерес по сравнению с поруганной любовью? Однако, вспомнив, сколько страданий он мне доставил, я сочла несправедливым, что страсть моя так и останется неутоленной. Тогда я решила провести с ним ночь и утром задушить его в моей постели. Единственно, что меня беспокоило: как скрыть преступление? Однако справилась я с этим весьма успешно с помощью все той же горничной, которая и раньше пользовалась моим доверием и не раз помогала мне в подобных делах.
Таковы были признания Молли Сиблис, и это всего лишь часть их. Записи показаний были переданы королю, который несколько дней их изучал. Все с огромным нетерпением ожидали развязки, и вдруг, без всяких разъяснений, смертный приговор был отменен, и вместо виселицы Молли ожидала теперь всего лишь ссылка в колонию, в Америку.
Столь неожиданный поворот событий лишь возбудил у публики еще большее любопытство. Но поскольку никаких других последствий признания Молли не имели, все были склонны думать, что друзья обвиняемой, воспользовавшись отсрочкой, снова подали прошение королю, и он, приняв во внимание добровольные признания и искреннее раскаяние виновной, согласился смягчить приговор. Но то, что случилось дальше, вновь привело всех в замешательство. В Америку отплывал корабль с эмигрантами из Зальцбурга, на борту были и англичане, добровольно собравшиеся на поселение. Молли Сиблис привезли на корабль, чтобы отправить вместе с ними. Той же ночью к кораблю пристала шлюпка, и вооруженные люди в масках похитили преступницу. Им было оказано сопротивление, один из похитителей был тяжело ранен и не смог покинуть корабль, чего не заметили его товарищи. Было приложено немало стараний, чтобы добиться от него хоть каких-нибудь объяснений. Но он не поддался ни на какие угрозы, и тогда в наказание за
