тяжелую черную дверь с блестящим латунным молотком и отвратительным венком; из окон льется теплый свет. Вроде бы лестное предложение — это и впрямь будет хорошая партия, — но грудь распирает, а челюсти свело. Рот Фрэнки наполняется чем-то горьким, скользким, как яичный белок, и он, покрывшись испариной, перегибается через перила. Из него потоком льется скисшее молоко и подгоревший кофе.
Фрэн наклонила голову так, что ее подбородок упирается мне в плечо, и я щекой чувствую, что лицо ее холодное, как мрамор. От волос пахнет гарью. Она прижимается ко мне, и по тому, как шевелится ее щека, я догадываюсь, что она улыбается. Я пришла попросить ее вести себя хорошо и не огорчать маму, но, во всяком случае, она здесь, рядом, и мне не хочется нарушать это состояние. Мы сидим на Розиной кровати, смотрим вдаль — за ограду, за переулок, за горящие уличные фонари — на темные ряды приговоренных к уничтожению домов под холмом. В этом свете их крыши кажутся синими. Мы чего-то ждем.
Вот увидишь, Дол, сейчас они появятся.
Она трепещет от волнения: я спиной чувствую, как бешено бьется ее сердце. Я вижу на ее ноге следы маминых пальцев, но Фрэн об этом и думать забыла — она слишком счастлива.
По лестнице барабанят шаги, звучит знакомая песенка:
Собирайте по-жиит-ки,
Розин голос становится громче, дверь распахивается:
Иголки и ни-ит-ки!
Она научилась этой песенке у мамы. Роза стоит в дверях, включает свет. Из черноты окна проступают два отражения: у Фрэн бледное лицо призрака, а мое круглое, как луна.
Что это вы здесь делаете? — спрашивает Роза. У вас что, своей комнаты нет?
Тсс! Выключи свет, машет рукой Фрэн. Мы слушаем!
Роза встает коленями на кровать, теребит Фрэн за плечо.
А почему надо слушать в темноте?
Потому что там пожар!
Как только Фрэн это произносит, воздух пронзает вой сирен: он идет волнами, и я начинаю дрожать. Мои кости ходят ходуном, и голова с одной стороны становится горячей — как будто ее облили кипятком. Роза подпрыгивает на кровати, выключает свет, и тут внезапно возникает грандиозная вспышка, что-то грохочет на далекой улице, и ночь заливают снопы искр.
Переходя по дороге домой Дьяволов мост, Фрэнки уголком глаза замечает каскад ярко-оранжевых огней, вспышку солнца в полуночном небе. И принимает это за знак, который подал Господь.
Я еще не успела открыть глаза, а уже слышу их голоса; сегодня суббота — единственный день, когда и мама, и папа все утро дома, поэтому обычно случается скандал.
Нет, Фрэнк, говорит мама.
Да, Мэри, говорит отец. На сей раз дело точно серьезное. Мама тоже кричит.
Мы уже потеряли одну дочь!
Мамин голос становится глуше: я представляю себе, как она ходит по дому, берет стопку выстиранного белья из столовой и несет его в кухню, ударяясь о стул отца, когда проходит мимо. А он сидит за столом со «Спортивной жизнью», зажав зубами карандаш, и изучает прогнозы.
Ей всего семнадцать, Фрэнк, умоляюще говорит мама.
Вполне достаточно, отрезает отец.
Он хочет сказать, что она достаточно взрослая. Мама не может долго так спорить — у отца есть способ добиться своего. Внизу становится очень тихо. Я приподнимаю голову над подушкой и вижу, что Люкина половина кровати пуста. А в углу в своей кровати под грудой одеял лежит Фрэн. В комнату вбегает Люка и, увидев меня, подносит палец к губам.
Они снова завелись, шепчет она. Селеста замуж выходит!
Она там, внизу? — спрашиваю я.
Люка оттопыривает губу.
Ты что, совсем глупая? Она на работе.
Селеста работает в коопе, кооперативном магазине, всего шесть месяцев, но уже стоит в мясном отделе. Мама говорит, это потому, что у нее отцовская деловая жилка, но Селеста знает настоящую причину: менеджер Маркус в нее влюблен, и ему нравится, когда она на виду.
В мясе он дока, гордо говорит она, словно все должны быть в чем-нибудь доками, иначе и жить-то не стоит. Она приходит домой со свиными сардельками Бойера, с толстыми серыми брикетами грудинки, которую отец полюбил есть сырой. Что угодно, только не ливер.
Черви! — предупреждает мама, когда видит, как он, зажав в кулаке кусок грудинки, рвет его зубами. У тебя в животе заведется ленточный червь шести футов длиной!
Я не знаю, как выглядит ленточный червь. Я представляю, будто рулон мерной ленты из маминой коробки для рукоделия ползет по лицам мужчин из «Криминальных новостей»; представляю, как он поднимается жирной желтой змеей по горлу отца. Может, у него от этого изжога?
Влажное шипение сковороды, запах сосисок, стук в дверь. Родители его не слышат, а Люка слышит; она одним прыжком оказывается у окна, набрасывает на голову тюлевую занавеску и вжимается лицом в угол оконной рамы.
Там полиция! Идите посмотрите!
Фрэн высовывает голову из-под вороха одеял; волосы у нее сбились набок, щеки пылают. Она пронзительно взвизгивает и снова ныряет под одеяла.
Я вижу из окна верхушку полицейской каски и плечо с номером. Рядом с ним женщина. Она без шляпы. Они оба нагибаются и смотрят в щель почтового ящика, а потом кричат в нее. Я пытаюсь разглядеть их получше, но стекло затуманилось от Люкиного дыхания. Она вытирает его тюлем, поэтому туман теперь клочковатый. Внизу открывается входная дверь.
Миссис Гаучи? — спрашивает женщина. Вы позволите зайти? Мы хотим с вами побеседовать.
Люка оборачивается и пихает меня.
Иди послушай, говорит она.
Нет, ты иди.
Ты! Я покараулю.
Покараулить — это так называется; просто Люка теперь оказывается вне опасности. Она будет ждать, пока я вернусь с новостями или меня поймают на лестнице. Я не хочу, чтобы меня поймали на лестнице. Люка знает, что это для меня значит, но ей плевать; она придвигается ко мне так близко, что видны только ее зубы.
Иди сейчас же, шипит она.
Дверь на лестницу приоткрыта. Я просовываю голову в щель и смотрю. Сквозь голубую дымку я вижу маму у раковины, прижимающую к груди тарелку. Отец сидит за столом, женщина с ним рядом, на скатерти лежит ее открытый блокнот. Полицейский стоит ко мне спиной, и я вижу только его затылок и волосы, которые примялись под каской, сама каска, похожая на гигантский чехол для чайника, стоит на столе. Они замерли как на картине.
К-хм… Это очень серьезное преступление, миссис Гаучи, говорит он. Мистер и миссис Эванс могли погибнуть.
Собственно говоря, они потеряли всё, говорит женщина.
Они пострадали? Может… — начинает говорить мама, но отец яростно хлопает ладонями по расстеленной на столе «Спортивной жизни».
Приведи ее! — кричит он. Немедленно приведи!
