свое чудное и неожиданное завоевание.
Он не мог и мечтать о таком успехе!
Если бы его в эту минуту кто-нибудь спросил: 'Кто самый лучший режиссер на свете?'
То он бы не задумываясь ответил: 'Бертоллучи'.
Если бы его сейчас спросили: 'Назови самый лучший фильм всех времён и народов?'
То он бы мгновенно сказал: 'Ускользающая красота'.
О 'Броненосце Потемкине' он даже бы и не вспомнил.
Если бы в этом зале ему был задан прямой вопрос: 'Чего бы ты хотел больше всего в жизни?'
То он бы скороговоркой протарабанил: 'Чтобы фильм Бертоллучи 'Ускользающая красота' никогда не кончался'.
Но, увы, фильм неожиданно закончился.
Наступило утро, и Люси рассталась с кудрявым парнем, сговорившись с ним, что они вместе поедут в Америку.
'У меня это тоже в первый раз', — сказал кудрявый.
И Люси радостно рассмеялась.
Камера стала от них отдаляться, и, о, ужас, пошли финальные титры.
Чем хороши западные фильмы? Правильно — в них долгие финальные титры. Наверное, это сделано специально, чтобы влюблённые могли успеть привести в порядок свою одежду.
Женя словно очнулась и решительно выпроводила Серёжину руку из-под своей юбки. Серёжа почувствовал себя обманутым. Дикое, невыносимое желание распирало его. Он хотел девушку, он хотел.
Он хотел продолжения ласк.
'Ну, Бертоллучи! Не прощу!' — подумал Серёжа.
Два часа водил 'му-му' и только в самом конце один трах!
Но какой классный трах!
Это было лучше любой 'Эммануэль', три серии которой Серёжа уже видел по видику.
Включили свет.
Серёжа взглянул на Женю и увидел, что её щеки заливает густой румянец.
— Какие у тебя красные уши, — улыбнулась Женя. — Да? А я не чувствую, — ответил Серёжа.
'Видела бы ты свои щёчки', — хотелось сказать ему, но он промолчал.
Серёжа и Женя вышли из кинотеатра.
Уже стемнело.
— Куда теперь? — спросила девушка.
'Назад, к Бертоллучи!' — едва не взвыл Серёжа.
Хотя хотелось именно этого, хотелось вернуться в темноту зала и продолжать ласкать девушку, ласкать и смотреть про то, как Люси расстаётся с девственностью.
Тем и хорошо кино, что в нём героиня расстаётся с девственностью столько раз, сколько смотришь фильм.
— Пойдём, погуляем, — хриплым голосом ответил Серёжа. — Пойдём, только недолго, — весело сказала Женя.
'А вдруг нас увидит Лена или ей кто-нибудь передаст?' — подумал Серёжа.
Ответа на этот вопрос не было.
Ноги, казалось, сами вели их туда, куда было нужно.
Они шли в сторону городского парка.
— Как тебе фильм? — спросил Серёжа. — Хороший. Только заумный очень, — ответила Женя. — Что же в нём заумного? — слова застревали в горле. — Ну… Все эти разговоры про маму…
'Неправда. Мама ни при чём', — подумал Серёжа.
'А как тебе сцена близости?' — хотел спросить он, но не решился.
Они подошли к воротам городского парка.
— Зайдём? — стараясь говорить равнодушно, спросил Серёжа. — Давай, зайдём, — ответила Женя.
И они вошли.
Сказать честно — Серёже хотелось поскорее пойти куда-нибудь в тёмный уголок, чтобы сесть на скамейку и продолжить киношные ласки, от воспоминаний о которых ещё, казалось, горела его левая рука.
Но Жене захотелось прогуляться.
И они совершили некий променад: мимо колеса обозрения, мимо качелей-лодочек, мимо площадки с детскими электрическими машинами, мимо аттракциона с жужжащими самолетами, мимо ярких каруселей, и всё равно ноги снова вывели их на аллейку, уводившую в таинственную, манящую, нежно зовущую темноту.
Нужно было сразу туда идти! Зачем себя обманывать? Зачем?
И они пошли по этой аллее. Серёжа взял Женю за руку.
Темнота обступила их неожиданно.
Серёжа думал, что они сразу найдут себе местечко. Но, как назло, все скамейки оказались занятыми.
Одна, другая, третья, четвертая…
На каждой скамейке сидела парочка, и почти все они целовались.
'Они что, все после Бертоллучи?' — подумал Серёжа.
— Куда мы идём? — прошептала Женя. — Не знаю. Просто пройдёмся.
Серёжа с Женей всё шли и шли.
И вдруг стало ясно, что парк закончился. Они стояли у задней стенки.
Дальше идти было некуда.
И тогда Серёжа потянул Женю в сторону от аллеи. Ему казалось, что он слегка захмелел. Как от пива.
Женя послушно, ничего не спрашивая, последовала за ним, и они сделали несколько шагов по влажной траве.
Тёмная громада тополя высилась над их головами.
Серёжа обнял Женю. И радостно ощутил, что она не противится ему.
Он прижимал её к себе, обнимая жарко и страстно, лицо девушки было совсем рядом и, хмелея от восторга, Серёжа чмокнул её в щеку.
Женя рассмеялась. Осмелев, Серёжа коснулся губами её губ, о боже, как это было хорошо, он поцеловал её смелее, ещё сильнее и понял, что она ему робко отвечает.
Страсть, казалось, бурным потоком хлынула на него.
Он стал гладить грудь девушки, просто так, через блузку, пальцами он ощущал жесткую ткань её лифчика, невыносимо хотелось расстегнуть застежку на груди, сдвинуть эту чудную чашечку и коснуться голой девичьей кожи.
Руки действовали словно сами по себе.
Серёжа скользнул ладонью вниз, погладил крепкое, упругое бедро, (при этом они продолжали жарко целоваться), пальцы переместились ещё ниже, вот она, кромка короткой юбки, рука снова пошла вверх, обнажая девичьи ноги и увлекая за собой вожделенную добычу — низ юбки.
И Женя не отталкивала его.
Неужели? Неужели можно?
Вот так, сразу, с первого свидания?
Ну, Бертоллучи, ну, гений.
'Сдам двадцать пять рублей ему на памятник', — подумал Серёжа.
— Женечка, Женечка, — шептал он словно в полубреду. — Серёжа, Серёженька, ну, что ты, не надо, — еле слышно говорила Женя. — Ты мне так нравишься, — пробормотал Серёжа. — А мне казалось, что тебе нравится Леночка.
'Леночка?' — подумал Серёжа.
