Все помолчали, потом Пашка нерешительно спросил:
- А почему Каховка? Скучное место. Я там раз проезжал. Одни плавни. И пролетариата мало.
- Там твои червоные, Паша, плацдарм захватят. И схлестнуться с друзьями Германа Олеговича в полную силу, - неохотно пояснила Катя.
- Так ведь... где-то же должен быть последний и решительный, - неловко сказал Пашка, и как-то стыдливо глянул на стоящего у кустов прапорщика. - Историческая необходимость, она...
- Да иди ты со своей необходимостью, - сквозь зубы процедила Катя. - Наполеоны, мать вашу... Я к тому говорю, чтобы и духу вашего, дорогие попутчики, через год у этой проклятой Каховки не было. Хлебайте дерьмо где-нибудь в другом месте.
Герман понял, что командирша сквозь ресницы смотрит на него.
Прот подвигал своим перекошенным плечом, сел удобнее и тихо спросил:
- Екатерина Георгиевна, а насчет через год, это точно?
- Весьма вероятно, - кратко сказала Катя.
- Э, я не понял, - ошеломленно забормотал Пашка. - Екатерина Георгиевна, вы что - тоже как Прот? Может, и я могу? Предсказывать?
Катя хмыкнула:
- Да ты же только этим и занимаешься. Кто нам все уши прожужжал про неизбежную победу мировой революции и светлое царство социализма? 'Перекуем мечи на орала, а злато на толчки'. У гимнаста-пролетария слово - кремень.
- А мне кто проречет? - жалобно сказала Вита. - Що со мной в жизни буде?
- Да все с тобой нормально будет, - в один голос сказали Пашка и прапорщик.
Катя усмехнулась.
- Вы, Екатерина Георгиевна, не улыбайтесь, - как водится, неожиданно для себя обозлился Герман. - Если вы что-то знаете, может быть, соблаговолите и с нами поделитесь? Одной ведь дорогой идем.
- Эй, уважаемые, вы как-то не так поняли, - Катя села. - Я совсем не как Прот. У меня дара провиденья вовсе нэма. Прогнозы выдаю на основании научного анализа военно-политической обстановки. Например, сколько детей и от кого именно у нашей любознательной Виты будет - хоть пытайте, я без понятия. А насчет военных действий, вы же понимаете. Ни мне, ни вам общего замысла летне-осенней компании знать не положено. Я, возможно, чуть больше знаю, но вам-то зачем?
- Нам и не надо, - сказал Герман. - Лгать у вас, Екатерина Георгиевна, плохо получается. Лучше и не начинайте. Впрочем, виноват. От обязанностей часового непростительно отвлекся.
Прапорщик снова нырнул в кусты, успел услышать как вздохнул Пашка:
- Вот оно, дворянство. Чуть что - на принцип прет...
Утром по широкой дуге обошли окраину Змиёва. В старинном городке никто из 'партизан' не бывал, но Катя и так вела уверенно. Хвалила карту, Герман удивлялся - ничем особенным карта не отличалась, обычное затертое издание военного ведомства. Поглазели в бинокль на призрачные рассветные огороды и на крест церквушки. Религиозно образованный Прот сказал, что это старинная церква Параскевы Пятницы, и отряд ускоренно двинулся дальше, торопясь уйти от обитаемых мест.
Опять днем отсиживались в зарослях у обширного болота, в котором растворялась крошечная речушка. Герман бродил с винтовкой у заросшей тропки, присматривал за единственным подходом от дороги. Остальные возились в лагере, иногда до прапорщика долетали приглушенные голоса и плеск. Купаются, что ли? Могли бы выбрать местечко и поудобнее. Там, дальше - мелководье с песочком. Погода действительно солнечная, вполне располагающая к водным процедурам.
Герман неодобрительно посмотрел на свой сапог - еще одного ливня с грязюкой обувь не переживет. И так пальцы практически торчат. Кого бы пристрелить, переобуться?
В роще выводила свои замысловатые коленца малиновка. Припозднился певун, вон как старается. Да, в Подмосковье такое услышишь редко. Не зря там птицу зарянкой называют. Нет, что бы там справочники ни писали, пение малиновки от трелей дроздов кардинально отличается.
В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.
- То я, - из-за кустов осторожно высунулась Вита.
- Так чего тогда крадешься?
- Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.
Герман пожал плечами:
- Обычный я часовой. Это что у тебя?
Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:
- Вот. Сама зловила.
На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.
- Здорово! - искренне сказал Герман. - Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?
- Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.
- Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, - пробормотал Герман.
- Я теж умею, - со странным упрямым выражением сказала Вита. - Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує - все ли тихо? Костер можна разводить?
- Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.
- Красиво вильшанки поют, - согласилась Вита. - Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все на часах и все мовчком. Я подежурю.
- Вот еще, - Герман усмехнулся. - Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве, что хвост от жабр отличать умею.
- Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела как гармата . У меня револь'вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.
Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии - или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне, и как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.
С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности, или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.
Иное дело любое краткое, и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой
