предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.
В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.
...- Та иди теж, - настойчиво повторила Вита. - Только и рыбу забирайте зараз.
- Тебе нужно в одиночестве побыть? - догадался Герман.
- Мне?! - Вита посмотрела с изумлением и обидой. - Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.
- Извини, - Герман на мгновение зажмурился, - я, кажется, глупость сморозил.
Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан нагана.
Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:
- Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.
- Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына кликати?
- Нет, Гершкой не надо, - Герман старался не улыбаться. - Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?
- Не отсюда. До костра вам нужно ити, - Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.
- Идите, - пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. - Сядите. Молчите. Дивитесь на неё. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, колечененые, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.
- Вита, - оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, - ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то...
- Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?
- Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.
- Та сильно вы припозднились, - глухо сказала девочка. - На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.
- Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.
- Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?
- Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. Наган дай сюда...
Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку - зубы у Витки были по-прежнему острыми.
Девушка отскочила:
- Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. Наган я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, - Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.
Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка: на посту отвлекаться нельзя.
После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему 'що-то не по себе - в такой чащобе не то, что леший - целый выводок змей-горинычей уживется'. Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя...
Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Георгиевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно- приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал - нет, не врет: наслаждается глухотой чащоб.
На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную даже в солнечный полдень лесную тень.
Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.
- Слушай, коммунар, куда мы едем? - пробормотал Герман. - Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?
- До золота еще доехать нужно, - озабоченно сказал Пашка. - Екатерина Георгиевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к 'железке' выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.
- Вот тут я с тобой, товарищ р-р-революционер, вполне соглашусь. Жутковато здесь.
- Ну, наша-то спокойна, - Пашка тайком кивнул на сидящую в седле предводительницу. - Лесничиха она, что ли? Ты заметил, у нее глаза цветом точь-в-точь как мох, когда на него солнцем брызнет. Ничего, раз спокойна как истукан, значит, выведет.
- Нужно говорить 'спокойна как удав', - издали сказала Катя. - Истукан - определение крайне устаревшее, не соответствующее временам славных революционных свершений. Если вы все уже обсудили, может быть, дальше двинемся?
- Ну и слух, - пробормотал Пашка. - Да мы идем уже. Мы так, дух перевести.
- Скоро на ночь остановимся, тогда и переведете, - миролюбиво сказала Катя. - Алга , комсомол.
На ночлег остановились на крошечной полянке у склона к ручью. Катя разрешила развести костер. В чугунок попало с десяток ранних сыроежек и упитанный уж, изловленный ловкой предводительницей. Германа и Виту порядком передернуло, когда командирша без околичностей умертвила невинное пресмыкающееся методом усекновения головы. Уж еще извивался, оплетая кольцами руку Кати, брызгал кровью.
- Желающие могут отвернуться и не кушать, - сказала командирша. - Но червяк съедобный, я гарантирую. В азиатских странах на гадюках даже настойки делают. А у нас ужик - практически деликатес...
- В Азиях народ ушлый, - заметил Пашка. - Там йогой занимаются. Специальная гимнастика такая. Сложнейшая система....
Под разглагольствования двинутого на физкультуре большевика варево созрело. Катя попробовала,
