На пятый день лейтенанта осмотрел главный хирург госпиталя.
— Надеюсь, коллега, он будет жить. Произошло чудо, хотя чудес в медицине не должно быть, — заключил он и вернул Маршак историю болезни,
— Последние несколько дней раненый ничего, кроме витаминов и препарата профессора Ермольевой, не получал.
Пожилой врач недоверчиво пожевал губами и молча вышел из палаты.
На шестой день температура у лейтенанта нормализовалась. Его кровь была стерильной, как у здорового человека.
Пенициллин выиграл первое сражение...
— Но пенициллин ли? — скептически спросил главный хирург на утренней конференции, выслушав сообщение Маршак о лечении раненого новым препаратом. — А не защитные ли резервы молодого организма, еще непознанные современной наукой? — И продекламировал: — «Есть многое на небе, на земле, что и не снилось, Горацио, твоей учености». Одна удача — еще не удача, друзья мои.
В пенициллин поверили не сразу. Он испытывался только на обреченных больных, которым ничто уже не могло помочь, и почти всегда с неизменным успехом. Десятки наблюдений, сотни...
Плесень, найденная в сыром московском подвале, возвращала людям жизнь, и само слово «пенициллин» произносилось, как заветное слово «победа». Да он и в самом деле был победой — величайшей за всю историю медицины.
В лаборатории Ермольевой поиски продолжались. Теперь химики пытались выделить пенициллин в кристаллическом виде. Это позволило бы вводить его раненым в больших дозах и ускорить лечение.
И снова пришла осень.
В кабинете Ермольевой по четвергам собирались врачи госпиталя, испытывающие пенициллин. Доктор Маршак докладывала:
— Больной Шамаев получил осколочное ранение левой голени с повреждением костей. На четвертый день произведена ампутация бедра. Внутривенные вливания стрептоцида и других веществ результата не дали. Из крови мы высеяли стафилококк. В течение шести дней больного лечили пенициллином. При посеве кровь стерильна. Температура нормальная.
Ермольева улыбнулась, поправила прядь волос, выбившихся из-под колпачка.
— Продолжайте, Анечка.
— Второй больной — Гордеев. Он горел в танке. В госпиталь поступил с диагнозом: ожоги третьей степени, Ожоговая поверхность инфицировалась. Мы применили пенициллин. Через три дня состояние больного улучшилось, и сейчас оно расценивается нами как удовлетворительное.
Это были самые счастливые дни в жизни профессора Ермольевой и ее лаборатории. Дитя войны — пенициллин легко выигрывал сражение за жизнь человека. Только в одном госпитале № 5004 он спас от неминуемой смерти более тысячи раненых, и это было только началом его триумфального шествия.
В январе 1944 года в Москву приехал Флори. До Англии дошли слухи о новом русском препарате, и Флори хотелось лично убедиться в их достоверности. Как всякий ученый, он верил только фактам. В Москву Флори привез несколько коробок пенициллина, выпускаемого в Англии.
С Ермольевой он встретился в первый же день.
— Миссис Ермольева, не скрою, что, пожалуй, главной целью моей поездки является сравнение вашего пенициллина-крустозина с нашим, полученным в Оксфорде.
— У нас нет секретов, мистер Флори, тем более от союзников. Пенициллин-крустозин испытан нами на тысяче двухстах раненых, и, как нам кажется, с успехом.
Флори недоверчиво глянул на Ермольеву.
— И это за полгода?
— К сожалению, у нас не было недостатка в раненых, обреченных на смерть, — нахмурилась Ермольева.
Флори смутился.
— Простите бестактность моего вопроса. Самые большие потери в этой войне несет ваша страна.
— К лабораторным сравнениям мы можем приступить немедленно. Вы захватили пенициллин?
Флори открыл портфель.
— Да, миссис Ермольева. Я оказался предусмотрительным.
— Вот и отлично!
Через полчаса чашки Петри, засеянные патогенными микробами, были помещены в термостат. Желобки, проделанные в агаре, заполнял пенициллин-крустозин и пенициллин, привезенный Флори. Ермольева сама опечатала дверцу термостата.
— Как вам понравилась Москва, мистер Флори? — улыбнулась она.
Флори поежился.
— Очень холодно. А город красив даже в камуфляже и в отличие от Лондона почти не разрушен. Как вам удалось сберечь его?
Ермольева ответила не сразу. Память на минуту вернула ее в Сталинград сорок второго года, к горьким испытаниям раневого фага.
— Удалось, как видите...
Результаты совместного испытания двух препаратов определялись на следующий день, Флори заметно нервничал.
Из термостата достали чашки Петри. Советский пенициллин оказался активнее оксфордского. Он подавил рост большинства микробных колоний на агар-агаре. Колонии жались к самым краям чашек. На несколько сантиметров вокруг желобков агар был чист.
Флори быстро произвел расчеты.
— Ваш препарат раза в полтора-два сильнее оксфордского. Искренне поздравляю вас, миссис Ермольева!
Ермольева шутливо отмахнулась.
— Поздравлять, очевидно, следует не меня, а природу, создавшую плесневой грибок Penicillium crustosum. Мы всего лишь нашли его.
— И тем не менее, миссис Ермольева, Оксфорд проиграл первый раунд.
— Но матч продолжается, не так ли, мистер Флори?
— Конечно!
Через несколько дней препараты испытывались в госпитале. В большой палате находилось двенадцать раненых. У всех был сепсис — самое грозное заболевание того времени.
Флори осмотрел больных лично, не доверяя заключениям микробиологов, проверил посевы крови. Сомнений в диагнозе не было: сепсис.
— Миссис Ермольева, вам как леди и победительнице в первом раунде предоставлено право выбора. Больные левой стороны палаты или правой?
— Если не возражаете, правой.
Из гостиницы Флори перебрался в госпиталь. Для него нашлась небольшая пустующая комната, где поставили кровать, стол и платяной шкаф. Старый будильник он раздобыл где-то сам.
Больных правой стороны палаты вела доктор Маршак, левой — Флори.
Флори сам вводил пенициллин, сам измерял температуру и делал перевязки.
Все больные выздоровели на одиннадцатый день. Дозы пенициллина-крустозина, вводимые раненым, оказались в десять раз меньше английских.
— Миссис Ермольева, — сказал на прощание Флори, — пускай вам не покажется моя мысль парадоксальной, но я счастлив в своем поражении, ибо оно заставит меня искать новый препарат, который окажется лучше вашего. И верьте мне — я найду его! (К сожалению, Флори не удалось создать нового препарата)
— Удачи вам, мистер Флори. Флори чопорно склонил голову.
— Прощайте, дорогая Пенициллин-ханум… (Xанум (перс.) — госпожа, женщина.)
Через сорок лет после отъезда Флори из Москвы в Лондоне мне показали пожелтевшую от времени
