Элиот встретился ей в то время, когда она была увлечена Дэвидом, молодым и весьма многообещающим ассистентом профессора гражданского права. Тот как-то взял ее на встречу выпускников флетчеровской школы правоведения и дипломатии. Был среди них и Элиот. Слушая академический лепет Дэвида, Моник обратила внимание на незнакомца, одиноко прихлебывающего шампанское на другой стороне зала. Он ответил на ее взгляд.
Когда она проскользнула мимо него в сторону бара, чтобы взять еще порцию выпивки, он последовал за ней. В толкучке его прижали к ней, прямо к ее соблазнительным ягодицам. Она тотчас обернулась и сказала:
— Послушайте, это ваша штуковина окостенела по какой-нибудь особой причине или просто так?
С весьма загадочным выражением лица он сказал:
— У меня комнатенка в «Мэйфлауэр», а в дальнем углу автостоянки ютится мой черный «порше». Жду пять минут. — И сразу же удалился.
Два дня они провели в постели, прерывая любовные игры только лишь затем, чтобы сходить в ванную или на кухню.
Элиот, творя с ней любовь, все нежности шептал по-французски, что казалось ей неким предзнаменованием. Она лишилась девственности в Париже, в шестнадцать лет, и помог ей в этом один алжирский студент. Сам французский язык ее не особенно волновал, но вот Кадир вспомнился — он трахал ее в свое время так же целеустремленно, как это делал теперь Элиот.
Кое-как ей удалось смириться с тем, что Элиот намеревался провести свою жизнь за границей, — путешествовать она никогда не любила, а уж тем более так далеко. Но в его семействе водились денежки — обстоятельство, весьма обрадовавшее ее отца, — да и возраст ее уже подходил. Так что мысль сыграть роль жены дипломата, а для разнообразия крутить с садовником, показалась ей не такой уж и дикой. Словом, через три месяца после их встречи она вышла за Элиота замуж. Свадебный прием они устроили в саду ее родительского дома на Лонг-Айленде.
Признавая теперь, что была недальновидна, Моник все же хорошо знала, почему вышла замуж. Но вот какие мотивы подвигли на это Элиота? Ясно, что он воображал ее совсем не тем, чем она была на самом деле. Как-то во время весьма неприятного разговора он сказал ей, что женился лишь потому, то им двигал какой-то темный инстинкт, овладевший им в то время. Моник ему поверила. Пусть инстинкт, но в его чувствах к ней была страсть, и она действительно тогда думала, что он ее любит.
После двух лет брака они начали тяготиться друг другом. Она раздражалась из-за того, что он находит ее чувство к нему недостаточно сильным, а Элиот — из-за того, что ее любовь к нему вообще не такая, какой он хотел. Так их брак постепенно превратился в обоюдное наказание…
Расплатившись с барменом, Моник вышла в ветреную ночь, забралась во взятый напрокат автомобиль и двинулась в сторону залива. Боже, как она ненавидела Восточное побережье!
Переехав мост через Чесапикский залив, она почувствовала огромное облегчение. Здесь было что-то от Тэлбот Каунти и от Мэтлендов, которых она находила одеревенелыми и полупридушенными. В общем, все это раздражало ее больше, чем даже сам Элиот.
Моник любила города, толпы людей и анонимность. Ей нравились незнакомые мужчины, и притом мужчины странные, ни на что не похожие. Но особенно ей нравились люди, которые понимали ее, с которыми она могла петь, как говорится, в унисон. Такие, как Роберт Фэрренс.
Казалось невероятной удачей, что Роберт приехал по делам в Вашингтон именно сейчас, когда она так нуждалась в нем. Судьба, возможно, пытается этим подсказать ей что-то. Правда, она не знала, как обстоят у Роберта дела и как он отнесется к ней теперь. Увлечен ли он сейчас кем-нибудь и как они встретятся? Разгорится ли прежний огонь от старой искры? Уверенности ни в чем не было…
Въезжая в Уотервью, она переехала маленький мостик и двинулась вдоль прибрежной улицы. Фасадами к воде стояли киоски, павильоны, магазинчики с наглухо заколоченными окнами, бакалейные лавки с полинявшими вывесками, парочка безымянных баров, вообще утративших свои вывески, а в конце этой пляжной улочки, напротив причала, ресторан. На его крыше громоздилась огромная вывеска, большие черные буквы которой составляли непритязательные слова «Морская еда». Ресторан работал и в это время года. Рядом с ним, на небольшой стоянке, Моник увидела несколько машин, припарковалась и направилась ко входу в ресторан.
Внутри на нее повеяло приятным ароматом виски. А вот и Роберт, в одиночестве сидящий за стойкой бара, в самом ее конце. В руке он держал стакан с выпивкой и сигарету. Увидев Моник, он поставил стакан, отложил сигарету, и широкая улыбка явилась на его лице.
— Кто это такой страшный к нам пришел! — воскликнул он голосом мультяшки и, подойдя к ней, обнял и притянул к себе.
Моник внезапно разволновалась, а когда Роберт выпустил ее из объятий, заглянула ему в глаза. Он немного постарел, морщинки на его лице с годами чуть углубились. Улыбка оставалась по-прежнему теплой, но в уголках губ явно проступила ранее незримая печаль. Мешки под глазами увеличились, темные волосы поредели. Однако присущий ему шарм и чувственность не покинули его. Вид у него был приветливый.
— Моник, дорогая! Сколько же мы не виделись?
— Я рада нашей встрече, — сказала она. — Чертовски рада.
— Ты похудела, — заметил он, оглядев ее с ног до головы.
— Ну, я же не беременна.
Какую-то минуту он смотрел на нее, потом спросил:
— Кстати, тогда… Это от Элиота? В общем, я на него и думал, но полной уверенности не было.
— Да, от него.
— Ну, пойдем, — сказал он, подводя ее к бару. — Позволено ли мне будет предложить даме выпивку?
— Позволено, позволено! Не сомневайся.
Бармен поставил перед Моник порцию джина с тоником. Роберт тем временем допил свой стакан и жестом заказал другой. Ей хотелось поскорее выпить, но она дождалась, когда джин подадут и Роберту. Получив свою порцию, он поднял тост за их встречу.
— Здесь вам, конечно, не Индия, — добавил он, с легкой гримасой отвращения оглядываясь вокруг, — но джин все тот же.
Она сделала долгий глоток, чувствуя, как внутри становится приятно тепло.
— А я почти чувствую запахи тропиков.
— Нет, сердце мое. Думается, это пахнет вареными омарами.
— Столько времени прошло, а ты все такой же. — Она улыбнулась и чмокнула его в щеку. — И как это тебе удается?
— Не знаю, — сказал он, закуривая сигарету. — Тогда мы с тобой попали в некий романтический ураган, не так ли? Но роман, увы, так быстро закончился.
— Значит, после смерти Норы ты так и не женился?
— Нет. Ее смерть, спаси, Господи, ее душу, освободила меня. Наш брак был чистилищем. Зато теперь я способен не дрогнув войти в ад. — Он грустно улыбнулся. — Ну, думаю, тебе это все известно по опыту брака с Элиотом.
— Да. И это было неизбежно.
— В общем, мне его где-то даже жалко. Он мне был симпатичен. Такой благопристойный, рассудительный господин…
— Роберт, прошу тебя…
Той рукой, в которой держал сигарету, он коснулся ее темных волос, потом провел кончиками пальцев по щеке. Она вздрогнула.
— Я часто вспоминал тебя. — Его слова вселили в нее надежду. — Помнишь, как на удивление быстро мы в Дели привязались друг к другу?
— Мы оба были одиноки. — Она сделала еще один глоток джина, практически прикончив порцию. — Может, и все случившееся между нами было только следствием одиночества?
Он отстранился от нее как бы для того, чтобы лучше видеть.
— Это самый легкий, если не единственный способ спастись от одиночества. Но, кажется, ты опять одинока?
