— У вас был тяжелый день. Пора отдохнуть, Одри.
Когда экономка надела пальто и взяла свою сумку, Бритт поздравила ее с Рождеством и вручила от себя и Энтони конверт.
— Спасибо, мэм, вы ужасно какая добрая. И Бог даст вам за это счастье.
Они обнялись, и Одри, попрощавшись со всеми, ушла, сказав, что еще поспеет на автобус. Бритт осталась на кухне. Когда вода для кофе уже закипела, дверь в кухню кто-то открыл. Она обернулась. Это был Элиот. Его внезапное появление заставило ее замереть. Она перевела дыхание, чтобы сказать хоть что-нибудь, но слова не шли с ее уст.
— Пока все развлекают Дженифер и забавляются с ней, я решил с вами поговорить.
— Элиот, нам нечего сказать друг другу.
— Сказать есть что, и немало, Бритт. Но я понимаю, сейчас не время и не место. Мы можем встретиться на этой неделе за ланчем?
Этого вопроса она боялась больше всего. Уж одних взглядов, которые он бросал на нее весь вечер, хватило ей сполна. Теперь он появился здесь, на кухне. Но встретиться с ним где-то вновь!..
— Нет, — ответила она, качая головой. — Нет!
— Мне необходимо поговорить с вами.
— Если о нас с вами, — сказала она, понизив голос, — то тут не о чем говорить! Я поклялась Всевышнему, что не стану говорить с вами. Я даже видеть вас не хотела, только ради Энтони вытерпела сегодняшний вечер. Пожалуйста, не просите меня ни о чем! — Он пристально смотрел на нее. — Прошу вас, — добавила она еле слышно, — оставьте меня…
Несколько минут, показавшихся ей вечностью, он стоял недвижно и молчал. Наконец повернулся и направился к двери. Но там, у дверей, остановился и, опершись рукой о дверную раму, сказал:
— Я не хотел причинить вам боль, Бритт. Но я все еще не верю, что это то, чего вы хотите. — С тем и покинул кухню.
Бритт присела за стол, ослабев от пережитой тревоги. Сердце неистово билось, руки дрожали. Она не знала, что делать со своей жизнью. Из глаз ее хлынули слезы.
ЧЕВИ-ЧЕЙЗ, ШТАТ МЭРИЛЕНД
10 января 1989 года
Холодный ветер задувал с севера, сквозняками проникая через окна в спальню. Ближе в полуночи Бритт проснулась и вот уже час лежала без сна, терзаемая все теми же страхами и угрызениями совести. Особенно ее мучило, что всякий раз, стоило ей подумать о ребенке, которого она вынашивает, как в сознании ее неминуемо появляется Элиот.
С того рождественского вечера он не делал больше попыток встретиться с ней. Осознав, что подсознательно она все время ждет этого, Бритт смертельно испугалась. Элиот становился ее бредом, навязчивой идеей, она — страшась и желая этого — представляла себе тот момент, когда он вновь появится на пороге их дома.
Энтони оставался в неведении. Да у него хватало и своих проблем. Он разговаривал с Харрисоном, пытаясь убедить его вернуться к Эвелин, встречался с его адвокатом. Но узнал только, что официальный развод намечен на конец недели, а до этого предстоит публичное извещение. Эвелин смирилась, окончательно потеряв надежду.
К тому же Энтони Мэтленд переживал сейчас тяжелейший за все время своей карьеры кризис. В понедельник Верховный суд заслушивал устные заявления по делу «Руссо против Клосона», доводы за и против запрещения абортов. Бритт присутствовала, она сидела на галерее. Энтони, ведущий судья [4], слушал ораторов внимательно, говорил мало, и по виду его невозможно было определить, что у него на уме. Даже Бритт, достаточно хорошо, казалось бы, изучившая мужа, не могла предугадать, какое он примет решение.
По возвращении домой Энтони за весь вечер едва ли вымолвил пару слов. Бритт надеялась, что он выразит желание поделиться хоть чем-то из своих раздумий и переживаний, но он молчал. Она услышала его вздох и поняла, что муж не спит. Даже теперь, ночью, когда другие члены суда наверняка спокойно спят, он продолжал мучительно искать единственно верное решение. Повернувшись к нему, она увидела, что взор его устремлен в потолок, а глаза поблескивают в лунном свете, падающем из окна.
— Не спишь? Думаешь о завтрашнем дне? — прошептала она.
— Да. Знаешь, я никогда еще не был в таком раздрае… — Она погладила мужа по плечу, пытаясь хоть как-то утешить его беспокойство. — Смешно, в конце концов, — продолжил он. — У меня вполне определенное отношение к абортам, но я просто не знаю, что решить по этому делу. Будь я законодателем, то поддержал бы билль, запрещающий аборты в том случае, если нет медицинских противопоказаний. — Бритт ничего не ответила. — Я знаю, тебе неприятно слышать такое, но это правда.
Бритт действительно испытывала огорчение. Отношение Энтони к абортам никогда не было для нее секретом, и она всегда немного расстраивалась, когда он говорил об этом.
— Я сочувствую аргументам относительно свободы женщины распоряжаться своим телом, — сказал он. — Но в душе убежден: это не единственная точка зрения, достойная сочувствия. И должен принять решение, которое может в чем-то ограничить права людей.
Несколько минут они молчали. Потом Энтони снова заговорил:
— Я не законодатель, я арбитр и защитник права. Не все из нашей судейской братии понимают, в чем заключается их роль, но я пришел именно к такому осмыслению наших истинных функций. В решении же данной проблемы суду фактически предстоит выступить в роли законодателя. И как распределятся голоса членов суда? Пять голосов — это было бы прекрасно, мне оставалось бы лишь беспристрастно зафиксировать мнение остальных троих. Но если завтра в суде четыре голоса будет подано за право на аборты, а другие четыре — за их запрещение, именно мой голос будет решающим.
Бритт уловила в его голосе нотку неподдельной муки. Ее муж — человек принципов, но способен на сострадание и вопреки своим принципам. Иными словами, для него любое решение по этому делу — мучительно…
— Весь день я находился в смятении. И был в конце концов потрясен простотой решения. Суд тут бессилен. Только передача вопроса в руки законодателей и представляется мне этим верным решением, причем выдержанным в самом демократическом духе.
Услышав эти его слова, Бритт испытала облегчение, у нее даже возникло подобие надежды, и она сказала:
— Ты пришел к такому выводу, прослушав устные заявления?
— Знаешь, мне помог в этом Уильям.
— Уильям Браун?
— Да, занятный парнишка… Он единственный из моих служащих, способный выступить крестовым походом против любого решения суда по любому вопросу, если в нем хромает логика. Его рассуждения и привели меня к мысли, что вопрос этот не в компетенции суда. Его аргументы зиждятся на том, что наше общество ставит личное выше общественного. Во всяком случае, провозглашает это.
— Вот как! А я никогда не рассматривала вопрос с этой точки зрения.
— Да и я, собственно говоря, тоже. Хотя что-то в этом роде и приходило мне в голову. Есть люди, включая кое-кого и в Верховном суде, которые не согласятся с моим заключением по делу. Но их выпады могут оказаться тем самым крючком, на который я, образно говоря, в конечном итоге и повешу свою шляпу.
— Звучит так, будто ты уже принял решение.
— Нет, я все еще колеблюсь, родная. Поверь, не очень-то легко выступать против общепринятых ценностей и верований. Сам я противник абортов, но не могу утвердить свое частное убеждение путем судебного решения. Наш младенец, заключенный в твоем прекрасном лоне, говорит мне совершенно определенные вещи, и я на его стороне. Но, боюсь, это касается только моего собственного, мною зачатого младенца, а не вообще всех младенцев, зачатых в нашей огромной стране при самых разнообразных
