обретения собственной гордости и самоуважения. Теперь, когда та изменила образ жизни, он был вынужден признать, что ее мотивы стали куда основательнее и что все, что она делала теперь, она делала всерьез. Недавно Моник позвонила его адвокату и заявила, что теперь она имеет все права и возможности быть единственным опекуном своего ребенка. Элиот рассмеялся, услышав эту новость, но адвокат заверил его, что это не поза и не пустая угроза.
— Что она думает предпринять? Оклеветать меня?
— Для начала она хочет просто встретиться, — сказал адвокат. — С глазу на глаз. Но говорить будет только она, не слушая доводов и возражений другой стороны.
— К чему тогда эта встреча?
— Я задал ее адвокату тот же вопрос, но он сказал только, что у нее есть на то свои причины.
— Хорошо, передайте ей, что я согласен. Пусть она позвонит мне.
Несколько раз за последние месяцы он спрашивал себя, неужели Моник решит все-таки ради своих интересов использовать против него то, что она видела в роковую ночь на побережье. Похоже, она все же решилась на это. Дело принимало угрожающий оборот. Адвокат сказал ему, что случаи, когда в судах тщательно рассматривается соблюдение родителями правил морали, в наши дни участились, поскольку в аморальном поведении усматривается опасность для детей в физическом и эмоциональном плане. Вопрос лишь в том, насколько суд поверит утверждениям Моник…
Похоронная процессия втягивалась в ворота Арлингтонского кладбища, и мысли Элиота возвратились к Бритт. Когда скорбящие родственники и друзья покидали храм, чтоб следовать за покойным к месту погребения, Бритт взглянула в его сторону. Он лишь на секунду перехватил ее рассеянный взгляд, она сразу же отвернулась и взяла Энтони под руку. Этот жест вызвал у него панику и бешенство одновременно. Он изо всех сил старался не думать о ее близости с мужем. Сам он вот уже несколько месяцев даже не смотрел на других женщин. А она может желать другого мужчину после всего, что с ними произошло?!
Процессия приблизилась к центральной аллее кладбища и остановилась. Элиот немного задержался в машине, всматриваясь в затемненные окна катафалка, стоящего впереди. Он смог разглядеть только, как сзади начинают выдвигать гроб с телом Харрисона. Вскоре открылась пассажирская дверь лимузина, и показался Энтони в черном пальто с белым шелковым шарфом на шее. Эвелин последовала за ним и взяла его под руку. Дверь закрылась. Бритт, кажется, решила не выходить, и Элиот недоумевал — почему?
Он вышел из машины, застегнул пальто и пошел вслед за Энтони и Эвелин. Когда он нагнал их, Эвелин посмотрела на него покрасневшими от слез глазами, слабо улыбнулась и подала руку.
— Спасибо, дорогой, что пришли, — прошептала она. Энтони кивнул ему в знак приветствия, затем они молча пошли за людьми, несущими гроб. Эвелин казалась сильно ослабевшей, и они вдвоем с Энтони поддерживали ее.
Элиоту вспомнились похороны его матери. Тогда он тоже шел рядом с Энтони. И подумал: кто следующий?..
Священник прочитал молитву, и Элиот подошел возложить цветы на гроб Харрисона. В этот момент Энтони обернулся к нему и прошептал:
— Элиот, могу я попросить вас об одолжении?
— Конечно.
— Бритт не очень хорошо перенесла поездку сюда, и я беспокоюсь. Не могли бы вы выйти и посмотреть, как она там?
Просьба и удивила, и обрадовала, и вместе с тем напугала его.
— Она нездорова?
— Да нет, Элиот, — сказал Энтони, взглянув на Эвелин. — Она беременна.
Элиот остолбенел, не веря тому, что слышал. Он чуть было не начал расспрашивать, но вовремя сдержался. Беременна! Смысл слова дошел до него только тогда, когда он повторил его про себя несколько раз. Беременна!.. Так вот на что намекала Моник! Он ухитрился не подать виду, до какой степени ошеломлен, и просто сказал:
— Да, конечно. Конечно.
С этими словами он повернулся и начал пробираться сквозь толпу. Выйдя к стоящим на аллее машинам, он сразу же направился к лимузину, в котором осталась Бритт. Водитель стоял рядом, у открытой дверцы и что-то говорил, заглядывая внутрь. К тому времени, как Элиот приблизился, он уже закрыл дверь.
— С миссис Мэтленд все в порядке? — спросил он.
— Ей немного нездоровится. Она попросила принести ей попить.
— Да, пожалуйста. Я присмотрю за ней.
Шофер ушел, а Элиот открыл дверцу и сразу же увидел белое, как простыня, лицо Бритт. Он сел в машину и закрыл дверь прежде, чем она успела что-нибудь вымолвить.
— Элиот…
— Энтони сказал, что вы себя плохо чувствуете, и попросил присмотреть за вами.
Она пыталась справиться с подступающим приступом тошноты, прижав к губам носовой платок.
— Со мной все в порядке, просто немного укачало. Но беспокоиться не о чем. Скажите Энтони, что со мной все хорошо.
— Бритт, он сказал, что вы беременны.
Она замерла на секунду, потом с трудом перевела дыхание и только тогда наконец осмелилась посмотреть на него.
— Да, все так, Элиот, я беременна.
— Когда вы забеременели? — Голос его прозвучал громко. И даже будто обвиняюще.
— Это ребенок Энтони. — Он чувствовал себя так, будто ему нанесли удар в живот. Сидел и тупо качал головой. — Простите, что я вынуждена вас огорчить, — сказала она твердым голосом. — Я понимаю, вам это неприятно слышать…
— Неприятно! Иисусе Христе, Бритт!.. Когда это произошло? Вы тогда, на побережье, уже были беременны?
— Нет, — прошептала она, слегка покачав головой. — Мы с Энтони хотели ребенка, вот я и решила, что сейчас для этого самое подходящее время. После того и забеременела.
— Как вы могли?
— Такой вопрос надо было задавать совсем о другом. Только он должен звучать иначе — как мы могли. Я всегда буду с ужасом думать о том, что изменила Энтони. Единственное, что я могу, умолять Бога простить меня. А ребенка я очень хочу иметь. Как и Энтони.
— Бритт, это безумие!
— Я знала, что вы огорчитесь… Но, надеюсь, пройдет время — и вы успокоитесь. Обдумаете все и поймете, что в моей жизни теперь не может быть никого, кроме Энтони.
Элиот все еще ей не верил.
— Он знает о том, что… О нас?
— Нет. Я вняла вашему совету. И никогда ничего не скажу ему, как бы трудно мне ни было хранить тайну моего греха. Это принесло бы ему ужасные и, главное, ненужные страдания. Наше дитя — это наша связь с ним, и если он когда-нибудь узнает о моем грехе, я буду умолять его о прощении если не ради меня самой, то хотя бы ради нашего ребенка.
— Бритт, вы любите меня! Вы и на беременность решились только потому, что боитесь своих чувств ко мне. Бритт! Я знаю, вы любите меня!
Лицо ее стало строгим, даже торжественным, и она сказала:
— Нет, я не люблю вас. Не люблю. Смиритесь с этим, прошу вас.
Элиот начал понимать, что действительно потерял ее. Надежда, неделями питавшая его чувства, исчезла.
— Ну что ж, мне ничего не остается, как только пожелать вам всего хорошего. Будьте счастливы. — Бритт низко склонила голову. Элиот накрыл ее лежавшую на сиденье руку своей ладонью и договорил: — Но знайте, я никогда не смирюсь с этим — ни умом, ни сердцем.
— Хотелось бы надеяться, что… что когда-нибудь… мы сможем стать друзьями… — Бритт надеялась произнести это слово спокойно, но голос ее предательски дрогнул и глаза заблестели от подступающих слез.
