Джорджтаунский дом Эвелин находился неподалеку от госдепартамента. Они решили заехать туда и немного выпить, прежде чем идти ужинать, а Эвелин тем временем позвонит в свой офис. По дороге Бритт, не вдаваясь в подробности, поведала Эвелин о своей встрече с Моник.
— Я ее не видела несколько лет, — сказала Эвелин. — Все такая же красотка?
— Да, в общем. Но есть перемены. В частности, она утверждает, что наконец обрела себя.
— Но, думаю, это все же не заставило ее умилостивиться по отношению к Элиоту?
— Увы, нет.
— И неудивительно. Пока они были женаты, Моник ненавидела его до кишок. Конечно же, ее отношение к нему не могло улучшиться после развода.
Приехав к Эвелин, Бритт устроилась на диване, а Эвелин пошла приготовить им по порции водки с тоником. Вернувшись с коктейлями, она внимательно посмотрела на Бритт и спросила:
— Что случилось, дорогая? Вы кажетесь такой расстроенной.
После разговора с Моник мысли об Элиоте не покидали Бритт. В той жертве, которую он принес на алтарь ее спокойствия, было такое самоотречение, какого она не ожидала, хотя и прежде была о нем как о человеке наилучшего мнения. Самым мучительным сейчас для нее стало воспоминание о том, как она вела себя с ним в последнюю их встречу. Если бы она все знала еще тогда, неужели она скрыла бы от него правду о Тедди? Нет, такое бессердечие не в ее характере…
— Моник сказала мне нечто такое об Элиоте и Дженифер, что заставило меня призадуматься, — ответила она. — Вы знаете парижский адрес Элиота?
— Да, естественно. Вы хотите получить его?
— Да, Эвелин, я хочу связаться с ним.
Эвелин явно ждала объяснений, но Бритт промолчала.
— Видно, что-то в словах Моник сильно вас взволновало?
— Да, Эвелин. Но я не уверена, что мне хочется обсуждать это. Вы не беспокойтесь, к вам это не относится. У меня вообще какое-то настроение… Сама не пойму…
— Бритт, я способна выслушать даже самое плохое.
Вечерело, солнце опускалось за фасады домов, очерчивая контур улицы. Бритт стояла у окна и смотрела вдаль. Но видела она лицо Элиота — каким оно было, когда они разговаривали в «Роузмаунт». Бедный, бедный! Не отдавая себе в том отчета, она удваивала его несчастья. Она отпила из своего стакана, как и Эвелин, сидевшая на стуле в безмолвном ожидании. Правда о происхождении Тедди — тайна, которую она сберегала одна, — внезапно мучительно попросила выхода.
— Эвелин, — заговорила наконец Бритт. — Могу ли я посвятить вас в страшнейшую тайну своей жизни и надеяться, что вы меня не осудите?
Эвелин с любопытством взглянула на нее.
— Конечно, Бритт, разве вы сомневаетесь во мне?
— Не хотелось бы нагружать вас чужими горестями, но непереносимо… Непереносимо оставаться со своей горькой правдой один на один. Поверьте, я действительно нуждаюсь в вашем участии и совете.
Эвелин ждала. Бритт склонила голову, прекрасно понимая, как может отнестись верующая католичка к подобному признанию. Но ничто уже не могло остановить ее, нести свою муку в одиночку больше не осталось сил.
— Тедди у меня не от Энтони. Это ребенок Элиота.
На лице Эвелин не отразилось ни гнева, ни удивления. Она протянула руку и коснулась руки Бритт. Этот теплый жест чуть не заставил Бритт разрыдаться, но она справилась с собой.
— Я догадывалась о чем-то в этом роде, — сказала Эвелин. — Чувствовала, что здесь что-то не так.
— Элиоту я ничего не сказала. Вернее, я солгала ему, чтобы защитить себя. — Голос Бритт дрожал, глаза заблестели от подступающих слез. — Как вы думаете… Как вы считаете, Эвелин, я должна была сказать ему правду?
— На это у меня нет ответа. Только вы сами могли решить, как лучше поступить.
Бритт села на диван и, откинув голову на спинку, вздохнула.
— Боже мой! Если бы я знала, как лучше… — Она смотрела в окно, на тающие в сумерках очертания крыш. — Моник сказала мне такое, что просто выбило меня из равновесия. Она шантажировала Элиота угрозой сообщить все Энтони, если он не согласится отдать ей Дженифер.
— Ох, Господи, спаси! Не могу поверить! Неужели она могла?..
— Да уж, видно, смогла. А Элиот ничего мне не говорил об этом. Он просто отдал свою дочь этой сучке, чтобы спасти меня и Энтони. — Эвелин с ужасом смотрела на Бритт, а та продолжала: — Я чувствую себя так скверно, что легче, кажется, умереть. Просто умереть… — Пальцы ее с дрожью крутили стакан, выдавая величайшую муку. Она взглянула на свояченицу и тоскливо проговорила: — А теперь я не могу решить, будет ли Элиоту лучше, если он узнает правду о Тедди, о том, что это его сын.
— Может быть, он уже знает. Или догадывается…
— Если так, то ему, наверное, еще хуже. Он должен ненавидеть меня.
— Напротив. Я думаю, что он любит вас, Бритт. Хотя он никогда и слова не сказал мне об этом, но я давно чувствую…
— Давно? Не понимаю…
— Он всегда расспрашивает о вас. Но очень осторожно, будто не придает этому особого значения, однако именно это и выдает его.
— А вы говорили обо мне все только хорошее? Что я счастлива и всем довольна, как моллюск в своей раковине?
— Я говорила ему то, что есть. Разве вы несчастны?
— Эвелин, считайте, что с моим этим счастьем покончено. Теперь, когда у меня открылись глаза, я так несчастна, как не была еще никогда в жизни.
— Я сомневаюсь, Бритт, что Элиот нуждается в вашем сострадании. Весь вопрос в том, чего вы сами хотите.
Эвелин отхлебнула от своего стакана и молча ждала, что скажет ее свояченица. А Бритт уже предчувствовала, что этот вопрос из сложного вот-вот превратится в очень простой. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Тут затронуты не только чувства Элиота и не только мои чувства, — сказала она. — Ведь я приучила Тедди к мысли, что этот седой человек на фотографии — его папа.
— Правда рано или поздно выйдет наружу. Но чем раньше, тем лучше. Все равно на двух стульях долго не усидишь.
Бритт кивнула.
— Я совсем запуталась. Ведь мне казалось, что у меня ни одного стула нет, вот я и завралась, обманывала всех, даже себя. Может быть, Эвелин, пришло время остановиться? Мне кажется, я просто обязана сказать Элиоту правду. И Тедди тоже.
ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ
22 апреля 1994 года
Элиот стоял у открытого окна своего городского дома и глядел вниз, на авеню Дешанель, высматривая такси, что вот-вот должно доставить сюда его любимую. Но время шло, а улица оставалась пустынной.
Холодный воздух с брызгами дождя остужал его разгоряченную кожу. Это напомнило ему осенний день, когда они решили прогуляться до Тред Эйвон. Тогда тоже лил дождь, и они укрылись в сторожке, где он играл еще мальчиком. Тот день был началом. Вечером он наконец сломил ее сопротивление. Он соблазнил ее. И потом наступила короткая, но такая счастливая неделя, резко вдруг оборвавшаяся с появлением Моник.
