именно думает обо мне Синяя Борода, главное, чтобы был моей работой доволен. Но... все-таки как-то неприятно. Особенно то, как просто, без всякого сомнения он это сказал. Вы, мол, дорогой помощник, выглядите как кикимора. Молодец, так и продолжайте. Вас даже в тюрьме никто не захочет, мол. Нет, какое свинство!
– Тут направо, – вмешался в мои мечущиеся мысли он. – Держите курс и паркуйтесь.
– А где тюрьма? – наивно поинтересовалась я. Рядом со мной расположился уютный московский квартал, никаких заборов, никаких проволок. Ни колючих, никаких. Только парковаться негде, это да.
– Вообще-то, не тюрьма, конечно, а СИЗО, – поправил меня он.
Я подумала, что значит это слово, но вспомнила, что это – следственный изолятор.
– Нам во двор. Готовьте паспорт.
К огромному моему удивлению, тюрьма обнаружилась прямо во дворе уютного дома на Новослободской улице. Там было прилично народу у входа, кто-то сидел на корточках и чего-то ждал, кто-то стоял и возбужденно обсуждал что-то, размахивая руками. А у некоторых были совершенно больные глаза, сухие, покрасневшие, окруженные синими кругами. Стояло больше женщин, и все курили. Дыма было много.
– Не отставайте, – поторопил меня Журавлев, и мы протолкались внутрь круглой башни, где было множество коридорчиков и стояла страшная суета. Люди смотрели словно мимо меня, у всех были какие-то свои дела, свои проблемы. Кто-то пытался пролезть без очереди, кто-то узнавал моего шефа и здоровался, тот тоже пожимал руки и кивал в ответ. Наконец он сунул мне какие-то листки и потребовал их заполнять.
– Образцы на стене, – сухо добавил он и принялся кому-то звонить. Я стояла и с удивлением отмечала, как все это на самом деле напоминает какой-нибудь ЖЭК или домоуправление. Или вообще приемную комиссию вуза. Никто не бьется в истерике, никто не рвет на себе волосы. И, кажется, только я одна из всей этой толпы впечатлена тем, что нахожусь в ТЮРЬМЕ. Остальные скучают, читают, курят, ждут – в общем, живут нормальной человеческой жизнью.
– Часы, ключи есть? – спросил меня непроницаемый охранник. Я охнула, выложила все, что имела при себе, включая цепочку с шеи, единственное, чего не снял с меня мой любящий папаша, отправляя во взрослую самостоятельную жизнь. Через некоторое время мы оказались в каком-то помещении, где было много-много комнат. Синяя Борода держался уверенно, свободно. Переговаривался о чем-то с мужчиной, который нас сопровождал. А потом, когда нас завели в пустую комнату со столом и стульями, коротко проинструктировал меня.
– Вы, Вероника, должны включить диктофон и следить, чтобы запись своевременно шла и не прерывалась. Также последите за поведением человека, его зовут Дмитрий. Мне потом будет интересно ваше мнение.
– Мое?!
– Да, а что? Надеюсь, об адвокатской тайне напоминать не надо?
– Нет... не надо, – растерянно согласилась я. Действительно, зачем напоминать о том, о чем я вообще не знаю! Судя по тому, как Журавлев снова просверлил меня острым взглядом, он понял мое неведение. Хмыкнул и спросил:
– Слушайте, Вероника, а вы как вообще учились?
– Хорошо, – промямлила я.
– И что, курс по основам адвокатской деятельности прогуляли? Почему вы вообще не проявляете никакой осведомленности?
– Ну... просто я... извините, растерялась. – Я бубнила что-то несусветное, догадавшись с ужасом, что Синяя Борода принял меня на эту работу, потому что по какой-то причине решил, что я окончила не исторический, а юридический факультет МГУ. Почему, интересно, он так решил? Да потому что ему и в голову не могло прийти, что на такое место пойдет человек с какого-то другого факультета! Зачем бы? Черт, и что же делать?
– Ладно, бросьте. В любом случае вы же понимаете, что все, что вы узнаете на работе, какой бы ерундой это ни было, не подлежит разглашению?
– Вы можете на меня рассчитывать, – совершенно искренне заверила его я.
Он снова глянул на меня, пожал плечами и пояснил:
– В случае нарушения вы можете получить массу проблем. Ну и, конечно, на карьере можете поставить крест. Ведь вы хотите карьеру сделать?
– Да! – Я кивнула, поразившись, как точно он просек, почувствовал мое самое горячее желание. Да, я хочу карьеру и только карьеру. Я мечтаю о деньгах, о собственной свободе, о независимости... но что же мне делать? Что, если этот дурацкий обман раскроется?
– О, бикса?! – раздался голос из дверей. В проеме стоял среднего телосложения мужичок с одутловатым лицом и всклокоченными волосами. Цвет лица у него был серый, под стать моей рубашке, руки грязные, с нестрижеными ногтями, а смотрел он на меня в упор. И взгляд этот был нехороший. Такой, как если бы я все-таки имела некоторую для него сексуальную привлекательность.
– Че, попутал, Дмитрий? – вдруг неожиданно грубо гаркнул Журавлев.
– Прости, врач, прости.
– Падай, – более мирно сказал мой босс. Но это был будто другой какой-то человек. – Что, идейный стал?
– Малек, – с неохотой кивнул этот... Дмитрий.
– Зачем тебе это?
– Баландер, сука, в кормушку запустил, все по палате разлил – а мы терпи?
– Тебе это зачем, паря? – каким-то забавно-простецким тоном прошепелявил Журавлев. – У тебя диагноз, тебе ж голодовка – вилы. Ты понимаешь? Сечешь? У тебя цапля[1] на носу, хочешь продлять предвариловку? Только не жалуйся потом!
– Не бузи, – понуро ответил Дмитрий, уже вообще не глядя на меня. – Сделанного не воротишь. Че, я – фебус?[2]
– Ну, как знаешь, – вздохнул мой. – Заяву напишешь. Че надо-то тебе?
– Че, мы, не люди? Пусть этого уберут. Лютует. Рыбу к нитке привязал, сахар ворует. Черт бы с ним, но так же дальше нельзя. Спать даже негде!
– Доктор нужен? – продолжил этот странный, птичий разговор Журавлев. Я не могла оторвать от него глаз. Он словно разговаривал на иностранном языке, который знал в совершенстве, хоть он и не был ему родным. Через некоторое время Дмитрия увели, а Журавлев в двух словах пояснил, что этот Дмитрий – его давний клиент, мошенник, страдает тяжелой формой несахарного диабета и должен быть по закону освобожден по инвалидности, только вот... пока что до суда ему все же приходится сидеть тут. А пока что он объявил голодовку в связи с нечеловеческими условиями в камере.
– А кто такой баландер? – вспомнила я. – И еще... этот – пупкарь?
– Баландер, понятно, тот, кто разносит еду. Тут местный умелец придумал рыбу на веревку подвешивать так, чтобы из камеры создавалось впечатление, что рыба почти попадает в каждую тарелку и только в последний момент срывается. А она ни к кому не попадает, так у баландера и остается.
– Кошмар! И что, тут только одна на всех рыба? – поразилась я, конечно, тут же снова получив его взгляд.
– Рыба, может, и не одна, а только еда, пропитание тут – это почти что самое главное, святое. Вы не представляете, Вероника, что тут может произойти из-за куска сала или буханки хлеба, я уж не говорю о чае. А пупкарь – это надзиратель, он из погонов, в смысле, людей в форме. В то время как баландер – тоже из осужденных, хозобслуга.
– Прямо язык.
– Это да, – согласился он, садясь в машину. – И если вы хотите однажды стать адвокатом, вам этот язык надо знать.
– А что, по нему есть учебники? – рассмеялась я, но тут же осеклась, потому что он невозмутимо кивнул и сказал:
– Есть, конечно. Даже у нас в офисе есть, если интересно.
– Очень! – согласилась я, и действительно, вернувшись в офис, а случилось это только после шести, так как я была оставлена еще в двух судах конспектировать процессы, я раздобыла этот самый разговорник и
