— За радушие, за лик приветливый спасибо, Нурислам. За близкого свата почитая, за родственника, можно сказать, пришел я к тебе.
— Изволь, в дом войдем.
— Нет, сват, не за угощением я к тебе явился, а за помощью, языком своим ты мне должен подсобить. Ради аллаха, не откажи.
— Если это языку моему посильно…
— Посильно, посильно! В самый раз! Чтобы такому знатному Вралю да…
— Что же стряслось?
— Скажу. Сейчас все объясню. Милиционер этот, что из Ак–Якупа приехал, Худайдатов, спрашивает у меня: «Где, — говорит, — прошлой ночью был?»
— Зачем спросил?
— А кто его знает.
— Ну и сказал бы, коли спрашивает.
— Ну, а я возьми и скажи так просто, мол, на рыбалке был, вместе с Нурисламом. Теперь тебя в свидетели требует.
Нурислам задумался. Со всеми хозяйственными заботами он и про рыбалку забыл. Вода еще не отстоялась, должно быть, крупная клюет. Сказал бы кто вчера, может, и врямь пошел бы…
— Если уж врать, — снова заговорил Муратша, — так лучше всего про рыбалку врется. Особенно если на удочку ловишь. Тут уж сам резвишься, что рыба в воде. Ты только всю эту рыбу представь — которую поймал, которую чуть не поймал и которая клевать даже не думала, вес ее, цвет, какая она быстрая и верткая. Одна уха чего стоит, полное ведро, кипит, булькает, луковица прыгает!
Как уже сказано, был у вора Муратши дар: умел, бес, завлечь, заворожить. Говорили, когда он на свой ночной промысел ходит, на него даже собака не тявкнет. Дескать, она от воровского заклятья дуреет. Так что Муратша, чего хотел, добился. И без того готовое вспыхнуть воображение уже унесло Нурислама к излучине Демы. Рыба в воде кишмя кишит. Сомы, в размах рук длиной, выплыли со дна омута, лежат против течения, усами шевелят, быстрые щуки меж ними снуют, из воды прыгают; лениво прочерчивая рябь, плавают широкие, как лопата, жирные лещи; язи, с кожаную рукавицу величиной каждый, уткнулись носом в прибрежный ил, а уж мелочи всякой и совсем бессчетно: окуньки, плотва, подлещики, красноперки, подусты, голавли, пескари… Нурислам двумя удочками, одной и другой поочередно, со свистом вытягивает их из воды. Но крупных попадается мало, все больше середняк. Бьется, трепыхается на траве кучка живого серебра, растет, становится больше и больше. Такая удача привалила рыбаку — диву даешься. А он повторяет про себя запомнившееся с детства заклинание: «Если клюнул — попадись, на кукан скорей садись!» Клюет, попадается, садится. Ни одна не сорвется. Весь омут до дна выдоил. Мальчишками они при богатом улове хвастались: до дна выдоил… Есть и ему чем похвастать. Вот еще одна рыбеха — сдается, что лещ — удилище дугой выгнула, потащила крючок на дно. Дернул Нурислам — с треском лопнула леска. И в ту же минуту оборвались его мечты.
— Эх…
— Ну что, сват, надумал? Ты прежде всего об родстве–свойстве нашем не забудь…
— Я согласен. Скажу: были на рыбалке. Одного вот такого, — он раскинул руки, — сома поймали, двух щук в руку длиной, трех лещей шириной в лопату, четырех судаков в локоть, ладно? А мелочь сыпали без счета.
— А… не через край? Может и не поверить. Милиционер все же.
— Ну и пусть не верит, нам какое дело? Не могу я, агай, аптаритет свой ронять, врать по мелочи. Все же звание ношу — Враль.
— Ай–хай, а может, говорю, скинешь малость?
— Не скину. Поверит, как миленький. Не родился еще человек, чтобы мне не поверил.
— Ладно, спасибо, будь по–твоему… Значит, решились?
— Решились!
Выходя из ворот, Муратша надумал укрепить свата в рвении.
— Я тоже, сват, тебя не обижу, — сообщил он, — деньгами или еще каким добром…
— Чего? — не понял Нурислам.
— Не обижу, говорю, за службу. Ремесло — оно ремесло и есть, вознаграждения требует.
Враль Нурислам стал как вкопанный. В чистых, ясных его глазах мелькнула тень, даже черные искры метнулись.
— Деньгами? Добром? Вознаграждение? Вор подумал, что это он так радуется.
— Сторгуемся, сват, мелочиться не буду. Я ведь парень фартовый.
— Ты что же это, ворюга, и меня с пути сбить хочешь? Человек до этих своих лет дожил, без выгоды, без корысти, от чистого сердца врал, а ты ему деньги хочешь дать, опозорить, на весь свет осрамить?
— Ладно, ладно, бесплатно соврешь, я же не неволю.
— Нет уж, агай, испортил ты мой тахарат!*
* Тахарат — омовение перед молитвой, перед благочестивым делом.
— Ты уж, сват, сразу так кистенем наотмашь не бей. Редко выходил Нурислам из себя, но выйдет — сразу не успокоишь.
— Ударю! Наотмашь! Какой я тебе сват, вон Алабай тебе сват! — кивнул он на лежащего возле забора лохматого пса. Немного успокоившись, забубнил себе под нос: — Дай, думаю, совру, ублажу разок этого злодея. А он, значит, мое чистосердечное вранье за деньги купить хочет, упырь! Тьфу!
— Полегче, ты, паршак… Враль облезлый. Нас тоже не из навоза месили. Кистень–дубину держать умеем. — Вор показал крепко сжатый кулак.
— Не грозись! Иди, ступай своей дорогой!
Муратша неспешно пошел со двора. Нурислам взял прислоненную к забору метлу и подмел там, где прошел «сват».
— Чтобы и следа твоего не осталось, окаянный! Потом, когда злость прошла, сказал, то ли себе, то ли
кому другому: «Вранье, если хочешь знать, для меня дело чести. Славное дело — соврать!..»
Тут как раз и Баллыбанат, высунувшись в окошко, крикнула:
— Немножко потерпите! Сейчас самовар закипит! Нурислам не ответил, а малыш, который увлеченно, не слыша перебранки взрослых, мастерил что–то, при слове «самовар» насторожился, но работы своей не оставил.
История с изюмом закончилась весьма занятно. Когда Муратша отправился за свидетелем, крючконосый Худайдатов вызвал продавца и нагнал на него страху, обвинил в ротозействе, в преступном отношении к народному добру, под конец пригрозил тюрьмой. Тот, бедолага, помертвел от страха. Однако был не только трусоват, но и хитер. Что к чему, смекнул быстро. Когда милицейский гнев маленько остыл, он, чуть не в голос, жалобно запричитал:
— Уж вы меня простите, Худайдатов–агай, ради бога помилуйте, из–за моей бестолковости вся эта ошибка вышла. Стыд и срам!
— Какая еще ошибка?
— Такая, что не три, оказывается, мешка изюма привезли, а два. Еще раз проверил: оба как есть на месте.
— Мякинная голова! Мозги недопеченные! У продавца в груди потеплело.
— Что ни скажете, все ваша правда, това…
— Хватит! Ишь, распелся! Выходит, обратно свое заявление берешь?
— Беру, беру…
— Вот мозги куриные! Шляпа! А вашему этому вору доморощенному скажи: на сегодня ни сам он, ни свидетель его не нужны. И пускай запомнит, доведи до сведения: я глаз с него не спущу, пусть меня в любую минуту ждет.
— Скажу, доведу, будет ждать.
Проверить завезенные товары по бумаге Худайдатову и в голову не пришло. Страж закона читал–писал туговато и дела до сих пор имел не с бумагами, а с людьми.
Муратша же на запрятанный мешок с изюмом больше и не посмотрел. Так он и лежал там. Очень скоро
