заговаривал, он употреблял одни и те же стертые, штампованные выражения, словно читал тусклую партийную брошюру. Но уж таков он был от природы, и осуждать его было бы так же нелепо, как порицать собаку за то, что она лает. Эта бросающаяся в глаза партийная безликость Пирогова полностью лишала его той человеческой черты, которая именуется коварством, и делала его, скорее, безобидным. В этом смысле он был, что называется, «лучше многих других», и Левченко еще в Москве охотно, не в пример прочим, принял приглашение Пирогова присутствовать на его свадьбе. Женился Пирогов на очень некрасивой девушке, дочери полковника КГБ.
Выйдя из лифта на десятом этаже, они вошли в лишенную окон приемную резидентуры. Специальным хитроумным ключом Пирогов открыл серую стальную дверь и, нажав кнопку в полу, скрытую под пластинкой паркета, заставил открыться вторую, внутреннюю дверь. Пройдя затем по длинному коридору, оба очутились в просторном помещении, отделанном панелями под дуб. Здесь Левченко был представлен генерал-майору Дмитрию Ерохину, резиденту КГБ в Японии.
Ерохину было всего 42 года. Этот высокий офицер с суровой, мужественной внешностью незадолго до того сделался самым молодым генерал-майором во всем аппарате КГБ. Этим он был обязан своей весьма успешной работе в Нью-Дели. Чем-то, похоже, озабоченный, резковатый в обращении, — впрочем, возможно, это была его всегдашняя манера, — он небрежно тряхнул руку Станислава и отпустил его, напутствовав всего тремя короткими фразами: «Мне говорили о вас как о блестящем специалисте по Японии. Так что я жду от вас отличной работы. Давайте, действуйте!»
Выйдя от него, Левченко увидел, что по коридору спешит им навстречу щеголеватый человечек небольшого роста в твидовом пиджаке, свежей голубой рубашке с галстуком в полоску и серых фланелевых брюках. Его густые темные волосы были тщательно приглажены, лицо выглядело моложавым и свежим, — словом, внешность этого человека можно было бы назвать приятной, если б не его цепкий, испытующий взгляд. Его серые глаза не утрачивали своего безжалостного выражения, даже когда он улыбался.
Протянув руку, он сказал:
— Вы, наверно, Станислав Александрович? Меня зовут Владимир Алексеевич. Пойдемте со мной!
Пирогов тоже было двинулся за ними, но Владимир Алексеевич смерил его откровенно презрительным взглядом, и тот стушевался.
Подполковник Владимир Алексеевич Пронников, глава «линии ПР», был вторым по старшинству офицером резидентуры. Но хорошо информированным сотрудникам Первого главного управления было известно, что должность и звание Пронникова далеко не соответствовали ни его действительной роли в посольстве, ни его влиянию.
Пронников родился в крестьянской семье. Его до сих пор удручали две вещи — «низкое» происхождение и рост, едва достигавший 165-ти сантиметров. То и другое, естественно, нуждалось в какой-то компенсации. Еще в юности Пронников усиленно занимался легкой атлетикой и боксом, закалил себя физически и по-прежнему находился в отличной форме, бегая по утрам и частенько играя в теннис. Он не курил, почти не пил и выглядел лет на тридцать пять, хотя в действительности был на десять лет старше.
В школьные годы он учился весьма усердно и благодаря своей отличной памяти снискал расположение учителей, многие из которых ценят в первую очередь безупречное зазубривание материала. Вполне заслуженно он был принят в Институт международных отношений, где блестяще овладел японским. Попав в Токио в 50-е годы, совсем молодым человеком, Пронников начал копировать манеру одеваться и поведение западных дипломатов. Он коллекционировал старые японские маски, любил щегольнуть в разговоре знанием малоизвестных подробностей японской истории и слыл сведущим человеком по части достоинств автомобилей заграничных марок и французских вин.
Этот внешний лоск, приобретенный им за годы службы в посольстве, привлек внимание КГБ. Он был приглашен в аппарат госбезопасности в качестве совместителя.
В течение первого же года своего совместительства Пронников завербовал японского журналиста — успех, редко выпадающий на долю новичков, — и показал себя таким мастером интриг, что был зачислен в КГБ на постоянную должность.
Совершив после этого одну за другой три «челночных» поездки в Токио, он сумел завербовать там по меньшей мере шесть видных фигур, ставших проводниками советского влияния, а подкупив бывшего члена кабинета министров, Хирохиде Исиду, добился максимально возможного успеха: об этой удаче было доложено Брежневу, Косыгину и Андропову. Так что о существовании Пронникова узнали на самом верху.
Дальнейший взлет его карьеры казался уже вполне закономерным: его ждала теперь очередная должность в «центре», — вероятно, должность заместителя начальника какого-либо из управлений, с присвоением звания полковника, а затем — возвращение в Токио уже в качестве резидента КГБ. Заняв этот принципиально важный пост, он получит новые возможности отличиться и выбиться в ряды высшего руководства КГБ. Как слышал Левченко, его прочили со временем в начальники Первого главного управления.
Как всегда занятый выше головы, Пронников сейчас делал вид, что для него нет ничего важнее, чем поприветствовать нового коллегу. Впрочем, он на самом деле придавал этому первостепенное значение. Он привык сразу прикидывать, как новый сотрудник впишется в его личную, пронниковскую, систему агентов и осведомителей. Левченко, который уже имел опыт и обладал званиями, давшимися Пронникову ценой невероятных усилий, в этом отношении представлял для него особый интерес.
С показным дружелюбием Пронников давал понять Станиславу, что знает о нем такие детали, которые наверняка можно было добыть только через личных осведомителей. Как бы невзначай произнеся кличку левченковского пуделя, он спросил его, хорошо ли собака перенесла такой дальний перелет — от Москвы до Токио. Потом поинтересовался, продолжает ли Станислав увлекаться Шекспиром и Чосером, — их проходили в школе, где тот учился. Пронникову было известно о работе Левченко на дальневосточном корабле береговой охраны, в Афро-Азиатском комитете, он знал, какие отметки Станислав получал в разведшколе, кое-что знал и о жене Станислава, Наташе.
— Я слышал, твоя жена — Наташа, кажется? — замечательная красавица…
— Да, мне в этом отношении повезло, — сдержанно ответил Левченко.
— В самом деле, ты везучий… У тебя будет собственная машина, отдельная квартира, ты будешь обедать в самых лучших ресторанах, встречаться с интересными людьми! Многим ли в твоем возрасте выпадает такая удача? Надеюсь, ты не забыл, что всем этим ты обязан Первому главному управлению? Но смотри, не очень-то задирай нос, не вздумай отказываться и от моей помощи. Я приобрел тут, в Японии, порядочный опыт и с удовольствием с тобой поделюсь. Если говорить честно, резидент все эти дни жутко занят, так что нам не стоит соваться к нему еще и со своими заботами. Если у тебя возникнут проблемы или тебе захочется что-нибудь предложить, поправить, — давай со всем этим ко мне. Кстати, а что с твоей женой, — ей ведь тоже требуется какая-нибудь работа? Это можно было бы, наверное, устроить…
Левченко прекрасно понимал, что скрывается за непринужденной болтовней Пронникова: знание — это сила, а я знаю все или, во всяком случае, очень многое, — как бы говорил он. Служи мне как надо — и тебе обеспечено покровительство сильного. Ведь ты знаешь, что без меня Наташа никогда не получит в посольстве работы, — разве что если согласится «стучать». А мне, между прочим, ничего особенного от тебя не требуется. Ничего такого, что бы шло вразрез с твоими понятиями или твоей совестью. По крайней мере, на сегодня дело обстоит так…
Несколько позже Левченко, получив ряд устных наставлений, был проведен Пироговым по всем помещениям резидентуры и познакомился с ее неукоснительно соблюдаемым рабочим распорядком. Прежде всего они вошли в большой зал, где стояло не меньше двадцати или двадцати пяти рабочих столов. Сотрудники писали здесь отчеты и донесения, разрабатывали операции, занимались переводом документов. Курение и разговоры были воспрещены, и офицеры, безмолвно корпевшие за своими столами, напоминали, как отметил про себя Станислав, монахов в каком-нибудь монастыре.
Дверь, следующая за кабинетом резидента, вела из коридора сразу в два помещения. Одно из них занимали руководитель «линии X» и офицер, отвечавший за обеспечение связи с нелегальной агентурой. Из всех подразделений КГБ Левченко отдавал предпочтение именно «линии X», добывавшей научно- техническую информацию. Он полагал, что эта деятельность должна приносить пользу его народу. А токийский участок «линии X» работал, пожалуй, с наибольшей продуктивностью, уступая в этом смысле
