Нет никакого сомнения в том, как следует нам оценивать это деяние франкистов с нравственной точки зрения и с национальной позиции. Но столь же несомненным является и то, что данный эпизод, как и позднейшие рецидивы кровавого навета в исполнении франкистов, не приближает нас к пониманию собственной религиозной доктрины этого движения. В сочинениях франкистов, писавшихся вскоре после событий 1759 года и даже несколько десятилетий спустя, нет ни малейшего намека на веру в то, что евреями практикуется ритуальное употребление крови. Однако, в связи с изучением саббатианства, нас интересует именно то, во что действительно верили и о чем писали франкисты! И здесь нужно отметить, что, несмотря на наличие важных источников, проливающих свет на религиозную доктрину франкизма, никто до сих пор так и не подступился к систематическому анализу этого материала.
Причина небрежения очевидна. Грец и Краусхар [7], авторы известных книг о Я.Франке и его секте, были уверены в том, что собственной религиозной доктрины у франкистов быть не могло. Книга «Слова господина» [8], сохранившаяся на польском языке и напечатанная частично, виделась им нагромождением нелепостей. Искать «систему» в учении Франка этим авторам не приходило в голову. Краусхар находил слова основателя секты «смехотворными, дикими и бессмысленными», а Грец демонстрировал столь негативное отношение ко всем формам еврейской мистики, как еретической, так и нормативной, что ждать от него серьезной попытки анализа религиозных мотивов франкизма было бы странно. Что же до интересной книги Меира Балабана, то она рассматривает в основном исторические события, предшествовавшие обращению франкистов в католицизм, и те тезисы, которые выдвигались ими в ходе Каменец-Подольского (1757 г.) и Львовского (1759 г.) диспутов с раввинами, проходивших в присутствии иерархов католической церкви. Собственное религиозное сознание франкистов, весьма далекое от позиции, представленной ими в ходе этой полемики, Балабан почти не изучал. С его точки зрения, еврейский интерес к франкизму как историческому явлению простирается лишь до того момента, когда большинство членов секты крестилось.
Однако именно в этом пункте с Балабаном трудно согласиться, и в данной своей работе я попытаюсь хотя бы тезисно показать, что с точки зрения «верующих» саббатианское движение оставалось единым и после того, как какие-то его группы обратились для видимости в ислам или в христианство. При этом саббатианство может быть по-настоящему понято только в целом и именно как иудейское религиозное движение, хотя в отношении некоторых его групп данное утверждение многим покажется парадоксальным. На мой взгляд, от веры в мессианство Саббатая Цви к позднейшему религиозному нигилизму саббатианства и франкизма ведет ясная линия диалектического развития. Промежуточным итогом этого развития стала невыносимая и разрушительная для традиционного иудаизма доктрина, согласно которой «упразднение Торы является ее исполнением». Но на следующем этапе от нигилизма, предъявляющего себя как религиозная позиция и основанного на религиозных источниках, состоялся естественный переход к новому миру Хаскалы и секуляризма. Иными словами, саббатианцы, оставшиеся на еврейской почве, оказались впоследствии союзниками Хаскалы. Они прокладывали ей дорогу, они и их дети стали ее активными агентами, утратив веру в Освобождение, которое принес им в XVII веке Саббатай Цви.
На этих страницах я попытаюсь показать, в чем состояли основы религиозной доктрины саббатианства, в различных ее проявлениях. Через это, я полагаю, станет понятно, что кризис иудаизма в поколениях после отмены ограничений гетто был в существенной мере предуготовлен изнутри – в сокрытых уголках еврейской души и в святая святых каббалы. В стенах гетто жили во множестве отдельные люди и целые группы людей, для которых соблюдение практических предписаний иудаизма носило сугубо внешний характер, тогда как их внутренняя, духовная жизнь и связанный с нею свод представлений уже изменились необратимым образом. До Французской революции не создавалось необходимых исторических предпосылок к тому, чтобы эта метаморфоза проявила себя открыто как революционная сила. Не имея выхода вовне, она совершалась в еврейском сознании исподволь, но мы совершим большую ошибку, не обнаружив логических связей между саббатианством и еврейским секуляризмом XIX века.
Страстная жажда Освобождения, выразившая себя столь трагическим образом в религиозном нигилизме саббатианцев, не может служить свидетельством действия одних только разрушительных сил. Напротив, историк обязан увидеть и показать в этой напряженной коллизии позитивный импульс. Рядом с разрушением – волю к новому созиданию, рядом с попранной нормой и оргиастикой – жажду новых метафизических оснований. Непросто преодолеть психологические трудности, связанные с серьезным изучением саббатианства, и неудивительно, что до поколения, переживающего ныне возрождение Израиля, ни у кого из еврейских ученых не доставало для этого духовной свободы. Лишь новое национальное движение в еврействе открыло нам глаза на то, что казалось еврейскому обывателю в XIX веке бессмысленным наваждением.
Но при этом и в нашем поколении ощутимо гнетущее давление прошлого. Современная еврейская историография еще слишком сильно зависит в своих оценках от суждений и осуждений, вынесенных создателями общей картины еврейской истории, жившими в XIX веке. Мы давно уже покинули точку, стоя на которой наши предшественники видели то, что видели. Мы с полным на то основанием многократно провозгласили необходимость качественно иного подхода к еврейской истории - подхода национального, отказавшегося от лозунгов ассимиляции и от связанной с ними методологии. Но мы лишь начинаем делать конкретные выводы, обусловленные этим изменением, причем делать их в связи с частными, практическими вопросами оказалось намного труднее, чем на уровне общей историософской схемы. Применительно к сложной саббатианской теме только два человека обнаружили до настоящего времени признаки нового, более глубокого и адекватного понимания изучаемых историками проблем. Это Ш.И. Иш-Хоровиц в работе «Откуда и куда» и З. Рубашов [9], автор ряда важных статей, среди которых особого упоминания заслуживает изданная отдельной брошюрой «На руинах франкистского дома». Но немногие обратили внимание на новаторство этих авторов.
И тут я должен сделать еще одно замечание. Иногда от объективного обсуждения проблем саббатианства и франкизма отмахиваются, ссылаясь на то, что эти явления носили характер болезненный, патологический. Соответственно, предполагается, что связанная с ними проблематика более подобает для интереса врачу, чем историку, и даже историку религии. Но мы уже удостоились статьи Быховского «Франк и его секта в свете психиатрии» (в 14-м сборнике
Дешевые слова «болезнь», «массовый психоз» и т.п. лишь заметают вопрос под ковер, но не могут его прояснить. Они избавляют нас от необходимости думать, искать, допытываться, льстя «нормальному» человеку тем, что его такая напасть не постигнет. Все мы вполне уверены в том, что Яаков Франк был мерзавцем и извращенцем, но даже он станет для нас проблемой, если мы дадим себе труд внимательно
