с другой — выйдет случайность.
— То есть и нашим и вашим. Ну, а по настоящему-то, по правде-то как?
— По моему мнению, истина есть плод судоговорения.
— Чай, поджог-то до судоговорения был!
— Был пожар-с, но что было причиной его: поджог, или неосторожность, или действие стихий — это тайна судоговорения-с.
— Стало быть, можно по судоговорению что хочешь доказать?
— Можно-с.
— У меня, например, в Саратовской губернии имение есть — можно доказать, что оно не мое?
— Ежели есть противная сторона — можно-с.
— Вот так судоговорение!
Прокоп испуганными глазами взглянул кругом, как бы ища, нет ли между присутствующими «противной стороны». И действительно, молодой тайный советник, до сих пор относившийся к разговору с молчаливой иронией, счел долгом и свое мнение высказать.
— По моему мнению, господа, — сказал он, — ваш спор сводится к следующему вопросу: что должен преследовать суд: осязаемую ли правду, ту, которая представляется уму в виде непререкаемого факта, или правду юридическую, которая представляется уму не непосредственно, но вооруженная указами и доказательствами? Так, кажется?
— Совершенно так, — согласился адвокат.
Прокоп взглянул в мою сторону, как бы не зная, согласиться ему или нет. Я поспешил кивнуть головой.
— Мне что ж! — сказал он, — по мне, пожалуй.
Меня самого этот вопрос занимал не мало, ибо как начальник отдельной части, я сталкивался с ним почти на каждом шагу.
< . . . . . . >
Глава 5. Продолжаем ехать
В Луге, по дороге к вокзалу, Стрекоза подхватил меня под руку и сказал:
— Мы, кажется, с вами знакомы?
— Кажется, — ответил я.
— Мы с вами пошли разными дорогами, но надеюсь, что это нисколько не должно мешать нам взаимно уважать друг друга.
Он сжал своим левым локтем мой правый локоть, а правою рукой пожал мою левую руку.
— С большим удовольствием, — отвечал я.
Стрекоза слегка прищурился и взглянул на меня.
— Вы. кажется, это в ироническом смысле изволите?
— Нет, я без всякого смысла, а так…
— Жаль, очень жаль.
Не покидая моей руки, он засвистал какой-то мотив, и таким образом до самого вокзала мы шли рядом.
— Вы мои последние распоряжения читали? — возобновил он разговор.
— Нет, не читал.
— Не интересуетесь?
— Сами по себе они, вероятно, интересны, но для меня — нет.
— Вот если бы вы читали, вы должны были бы сознаться, что были неправы.
— В чем не прав?
— В том, что имеете на меня совершенно неверный взгляд.
— Да помилуйте! как будто вам мой взгляд нужен!
— И даже очень. Вы, может быть, забыли, но я очень, очень многое помню.
И он пожал мне локоть. Неприятно мне это было, а впрочем, с другой стороны, — что же! пожалуй, жми!
— Как хорошо было двадцать лет тому назад! — воскликнул он и даже рот на мгновенье полураскрыл, как бы вдыхая невесть какой аромат.
Я не ответил, он еще крепче пожал мою руку — что ж, жми, братец, жми.
— Вы были тогда неправы относительно меня — мы об этом когда-нибудь по душе с вами поговорим. Вы куда едете?
Я назвал ему несколько пунктов.
— Это приблизительно и мой маршрут. Скажите, что это за чудак, который вас сопровождает?
Я назвал.
— Так эти дамы — его жена и дочь?
Стрекоза надел на глаза пенсне и, сжав губы, внимательно осмотрел дам, которые в это время кушали цыпленка, словно играя им.
— Интересные особы, — сказал он, — а можно с ними познакомиться?
— Познакомьтесь.
В эту минуту я увидел, что Прокоп, совсем запыхавшись, бежит к нам.
— Ну, что! не говорил я? не правда моя? — кричал он издали, махая руками.
И, подбежавши, торжественно объявил:
— Науматуллу видел.
— Да ты, по крайней мере, говори толком, — сказал я, едва воздерживаясь от раздражения.
— Из Бель-Вю Науматуллу; он тоже с нами за границу едет, вот с этим, с нашим… ну, который у нас в вагоне сидит.
— Да мне-то, наконец, что за дело до всего этого?
— Как что за дело! ведь я от Науматуллы узнал про него. Ведь он принц, только инкогнито соблюдает.
— Душа моя! ведь это, наконец, утомительно!
— Чего утомительно? да ты взгляни, а потом и говори! вон они сидят. Науматулла-то уж камергером у него. С Бель-Вю рассчитался.
Я взглянул: действительно, восточный человек сидел за общим столом и пил шампанское, которое Науматулла, сидевший с ним рядом, наливал ему.
— Ты вот болтаешь, а потом голоден будешь, — сказал я Прокопу, — садись-ка лучше да ешь.
— Нет, я хочу тебе доказать! Хоть я и не отгадчик, а взгляд у меня есть! Псст… псст… — сделал он, кивая головой Науматулле. Науматулла встал, что-то почтительно доложил восточному человеку, потом налил три бокала и на тарелке поднес их нам.
— Прынец просит здоровья кушать! — сказал он.
Прокоп принял бокал и, выступя несколько вперед, почтительно поклонился. Я и Стрекоза тоже взяли свои бокалы. Восточный человек, улыбаясь во весь рот, посмотрел на нас. Очевидно, впрочем, что он симпатизировал только Прокопу, а нам уж так, сбоку припека.
— Да какой же, однако, принц? — спросил Стрекоза Науматуллу.
— В Эйдкунен — всё будем говорить. До Эйдкунен — всё будем молчать. Еще шампанского, господа, угодно?
— Да, может, это мятежник какой-нибудь? — усомнился вдруг Прокоп.
— Сказано: в Эйдкунен — всё будем говорить. И больше ничего! — отвечал Науматулла и исчез с подносом в толпе.
Мы остались в недоумении, из которого первый нас вывел Прокоп.
— Как же с ним обращаться? чай, титул у него есть? — сказал он, — Науматулла, признаться, мне сказывал, да ведь этих саламаляк не поймешь. Заблудащий, говорит.
