Там я пропотел так, что ни о какой температуре, конечно, нет могло быть и речи. :) Безумно долго стояли, пока кассирша, работавшая в этот раз в одиночку на 2 окна, закончит пробивать в том окне и подойдет к нашему. Я боялся, что, пока стоим, а другие покупают, кончатся свежие 7–рублевые булочки, но, слава богу, обошлось. (На вчерашний обед и на сегодняшний завтрак пошли мне эти булочки. Колбасы в ларьке не оказалось, но у меня, к счастью, еще оставался паштет.) Половины нужного в ларьке не было, продавщица обещала завоз сегодня, но я уже не пойду – хотя мог бы, наверное, теперь попасть и не в “свой день”: на ворота, убрав прежнего злобного сучонка с 11–го, поставили теперь моего хорошего знакомого по 11–му (потом он был на 1–м, сейчас на 3–м), которого как–то раз стал я расспрашивать насчет родного ему украинского языка, – сам он из Молдовы, на год старше меня, добродушный такой, но здоровый – если ударит, только держись. Помню, просил я его тогда даже говорить со мной по–украински; он не стал, но здоровается с тех пор со мной очень дружески.
Когда 2–й раз, уже в начале 10–го вечера, пере проверкой, дозвонилась мать (узнать о моем здоровье) – я еще говорил ей, что состояние у меня болезненное, нехорошее, хотя температуры и нет. Но вечер был испорчен не только этим. После проверки уже – я лежал, ждал, пока выкрутят лампочку надо мной, убавят свет – прибежала вдруг эта злобная мразь – шнырь, малолетка, 20 с небольшим на вид, памятный мне своими угрозами еще с того дня, как они всей кодлой заставили меня переехать в этот проходняк. Прибежал, уселся, спросил, один ли я сплю на шконке – и начал втирать мне свою давнюю (уже проговаривался и до этого) мечту: что теперь я тут буду спать не один, а по очереди с кем–то, т.к. не хватает мест. (Ага, щаззззз!..) Я ответил, что я инвалид, позвоночник у меня сломан и мне надо лежать и днем. Он заявил, что он тоже инвалид – на голову (заметно!), тут вообще много инвалидов – и завел свою (и всех их) любимую песню: от меня, мол, “нет никакой пользы”, я “веду паразитический образ жизни” (ты, что ли, чмо, меня кормишь?.. :), “живу как улитка”, и т.д. Очень напирала эта мокрица на “пользу”, приводя мне в пример соседний проходняк, где малолетняя шантрапа “занята делами” (качать песни и фильмы из интернета – в ночь, когда я заболел, они этими песнями до утра и не дали мне уснуть – да знакомиться по телефону с девками и вести с ними глумливые разговоры, – удивительно, как те сразу трубку не бросают...). Нес, что, оказывается, “знает больше меня” (хоть школу–то закончил? :))) ), в т.ч. и “простых житейских истин” (не точно, но как–то так он выразился, – ага, как жить за чужой счет, вот ваша главная “истина”...). Ну, и конечно, угрожала мне эта злобная мразь физической расправой, причем коллективной (когда я сказал, что она одна не справится со мной) – в “культяшке” ли, в “обувничке” и т.д.; мол, изобьют палками, упадешь раз 15, и будешь здесь жить, как тебе “люди” скажут... “Люди”? Да нет, ребята, вы нелюди; нечисть и отребье вы, а не люди... Кончилось тем, что я пошел к блатному азиату, который как раз на такой случай обещал мне покровительство. Азиат был занят, смотрел что–то в инете; а шнырь был так глуп, что побежал за мной и туда, и уже там, около их проходняка, начал опять что–то бессмысленно–злобное орать мне – что, по его мнению, я совсем не так, как ему кажется правильным, здесь живу. Азиат, слыша этот хай, но не отрывая глаза от телефона, стал уже спрашивать, что случилось, но тут встал незанятый 2–й – тоже из Узбекистана родом, но переехавший с родителями в Тверь; тот самый, как я вначале думал, земляк “телефониста”, что обычно приносит мне сейчас их общий телефон, когда звонит мать (и с которым, по его спокойному характеру, мне предпочтительнее общаться, чем с азиатом). Шнырь еще кипятился, пытался их обоих убедить, какой я плохой – но этот тверской узбекистанец :) положил ему на плечо руку и увел в сторону “фойе”, после чего, придя ко мне, сказал просто не обращать внимания – он, мол, “на своей волне”, а ты – он показал жестом – в одно ухо впустил, в другое выпустил (весь этот злобный бред). Предупредил только, чтобы не было “рукоприкладства”, как тогда вышло с тем сучонком–“дорожником”, которому досталось от меня ногой. :) Я подождал еще вчера, был наготове и сегодня с утра – но это насекомое больше не появлялось. Спал эту ночь, приняв аспирин с анальгином, хорошо, проснулся как раз в 5 утра (сперва даже не поверил) и, проснувшись, чувствовал себя уже вполне здоровым.
11–07
Пока переписывал предыдущее – какие–то 2 “мусора” и 1 в штатском зашли на 12–й. Вдруг прибегает стремщик и кричит: “Комиссия на 12–м!!!”!!! Батюшки!.. :) “Пробивает” это в “культяшку”, и оттуда, как всегда, следует общая побудка и призыв к уборке “всего лишнего”. Поднимается обычная паника, задирание “шкерок”, вынос сумок и телогреек. Я одеваю свою телажку и сижу, жду. А тот малолетний бобик–“дорожник”, что получил тогда от меня, проходя мимо, приседает, заглядывает под шконки “красных” как раз напротив меня – и истошно визжит: “Что у вас под шконарями творится?!! (В смысле, грязно.) Бесы!!!” Те срочно хватаются за швабру...
Комиссия проходит мимо нас на 10–й – и я уж думал: всё! Но нет – на обратном пути заходит к нам. Еще от входа в секцию – за “шкеркой” обиженных мне пока не видно – раздается громкое: “Здра–а– авствуйте, граждане осужденные!!!”. Батюшки, что за генерал такой приехал??! :)) По секции проходит маленький, в штатском, в бейсболке на голове; за ним – 2 “мусора”, мне на лицо незнакомых (но не в больших чинах – не старые и в камуфле, не в форме и фуражках). Маленький, подходя к моей шконке, смотрит на то самое одеяло “обиженных”, натянутое стенкой, и на 2–м ярусе еще перегородку из тряпки – и спрашивает: “Что за перегородки между шконарями?”. Но не срывает одеяло, а моего баула, край которого виден между моей и соседней “обиженной” шконками, не замечает вовсе (как и никто до него, к счастью). Проходи дальше и начинает этак – строго с виду, но не злобно по сути – муштровать сидящих, чтобы они встали и поприветствовали его. Проходят по этой секции, по той, уходят на 5–й, потом – с “продола”. Соседний стремщицкий проходняк сразу после этого из новой казенной простыни делает и прижимает матрасом 2–го яруса новую “шкерку”, гораздо глуше и плотнее прежней, – к моему полному удовольствию. :)
27.10.10. 12–32
Среда. Шмон таки был – на 4–м. 20 “мусоров”, а потом, по одному, еще человек 5; в т.ч. присутствовало несколько отрядников, а также двое в штатском – из вчерашней “комиссии”, в т.ч. тот маленький, что шлялся вчера по баракам. Выносили ли баулы – не знаю, но все утро лил довольно приличный дождь, так что вряд ли. Шмонали на сей раз больше часа, почти полтора. Из начальства на шмоне был Наумов, после ухода всех “мусоров” зашел и к нам на 8–й – к отряднику, незадолго до него вернувшемуся оттуда же.
Температуры у меня нет, но кашель буквально замучил – бронхит. Тоскливая, унылая, невыносимая эта жизнь – среди сброда подонков и нечисти, в еженедельном тревожном ожидании и мыслях, как бы сберечь от шмона (от других подонков) одеяло, чайник, открывалку – жизненно необходимые здесь предметы, без которых никак... Идет 21–я неделя до конца, такой “жизни” осталось мне на сегодня еще 144 дня.
Соседи в стремном :) проходняке нагнетают панику, что шмон может быть и завтра, один говорит, что, кроме среды и четверга, по другим дням не бывает (ага, как же!.. Сколько раз по понедельникам...) А я–то с утра лег, так хорошо, сладко начал уже засыпать в полумраке секции...
28.10.10. 12–30
Четверг. Шмон был с 10 утра до 11–45 на 7–м и 3–м – на обоих одновременно, опять проявилась эта их манера!.. Тошно и омерзительно на душе так, что нет слов описать это. Теперь–то уж ясно, что и 8–му не миновать шмона в ближайшем будущем – будь то следующая неделя или через одну, через две... До Нового года осталось 2 месяца. Я сижу уже 5–й год, кончается срок – но с новым (отвык, что ли, за весь этот непрошмонанный 2010 год?..), свежим чувством невыносимого омерзения я представляю – и все внутри у меня тоскливо опускается от этой картины – как один из этих здоровенных, грубых, тупых лосей в голубом камуфляже, топая сапожищами, залезет в мой узенький проходняк; как он грубой ручищей отшвырнет подушку, откинет с изголовья матрас – и начнет, одну за другой, вытаскивать книги, взглядывая мельком на заглавие, пролистывать – и кидать небрежно, куда попадет – на шконку, так на шконку, на пол, так на пол... Как он дойдет после этого до бумаг, распечаток, тетрадей с записями и без – и все это тоже будет вытащено, взрыто, раскопано, расковыряно – бегло просмотрено и брошено кое–как, в полном беспорядке, хорошо, если еще не специальном, как в марте 2009 на 13–м. Эта тварь – а м.б., и не одна – будет рыться и в тумбочке, сев на шконку, вытащит ящик, перевернет и вытряхнет из него все на шконку (или на пол), пороется в моем отсеке, вывалит все оттуда на пол, заглянет и тщательно проверит коробочку с чайными пакетиками, развернет пакет и заглянет в чайник, сняв крышку и бросив рядом (хорошо, если еще не заберет чайник); сорвет все висящие над торцом шконки пакеты, сунет в них свой нос, опять вытряхнет и раскидает все лекарства, как в марте 2009–го... Может выгрести все из–за торца (скорее всего, – и тоже
