расшвыряет), всю сложенную под матрасом одежду (и забрать из нее, что захочет), может и шконку выволочь с места в проход секции – и мне одному никак не поставить ее потом на место, а просить помочь тут некого... Тьфу, суки, мрази, выродки государственные в камуфляже, будьте вы прокляты! Когда же настанет день – и я смогу – за все пережитые здесь унижения – стрелять по вам и убивать вас?!.
Утром, оказывается, выла сирена – после зарядки, но я не слышал ее – задремал, видимо. Услыхал сперва об этом от соседей по стремному :) проходняку – не поверил, – но потом подтвердил пришедший сигаретчик, и настроение у меня сразу упало. Да, забыл – в шмоне участвовало двое в масках, до этого никак себя не проявлявших несколько дней. Тошно и противно, и зашедший цыган с 10–го, и новенький его соплеменник, “поднявшийся” на днях на 8–й и долго расспрашивавший меня о моем деле и сроке не могли развеять эту тошноту, тоску и омерзение. Как венец всего – начал бриться и порезался, кровь ручьем; пришлось почти до самой проверки лежать, прижав к щеке марлевую салфетку.
Как ни странно, немного развеяться помогла мне, как вышел перед проверкой во двор – старая знакомая, пестрая трехцветная Фроська с 13–го, оставшаяся давно уже бесхозной и – я не раз замечал – добирающаяся теперь и до 8–го, и до 5–го даже в своем исследовании помойных бочек на наличие съестного. Подойдя к бочке, она посмотрела наверх, примерилась, ловко прыгнула и, зацепившись за край бочки, стала изучать содержимое. Не найдя ничего интересного, спрыгнула, я позвал ее, она подошла. Я нагнулся, погладил ее, выпрямился. Уже не первый раз на 8–м глажу и знаю, что она меня давно узнала – не то что при одной случайной встрече на том “продоле”, когда я был еще на 11–м, – позвал тогда, а она и не смотрит, и я понял, что она не узнаёт (пролежав чуть не год у меня на груди!..). А тут – узнала, потерлась головой о мою штанину, а потом – один раз, другой – этак пружинисто присела на задние лапы и стала смотреть на меня, задрав вверх голову, как будто примериваясь. Я уже догадался – и тут она вдруг прыгнула прямо ко мне на грудь, на телогрейку, и уцепилась когтями! Прыжок был чемпионский, лихой, бесстрашный – и мне, хочешь не хочешь, пришлось, поставив палку, обнять снизу эту красавицу за хвостовой отсек спины, а другой рукой начать ее гладить. Громкое, заливистое ее урчание под самым моим ухом было мне достойной наградой, – и то сказать, я мало могу припомнить в жизни вещей, которые были бы мне приятнее и радостнее, чем благодарное мурчание кошки, которая мне доверилась и которую я глажу...
14–32
Сейчас, перед самым уходом на обед – последняя новость: шмон–бригада на “кечи”, в т.ч. 4 в масках. И – приказ: убрать (до вечера?) все “стремА” (телефоны и пр.). “КремА”, как хочется мне сказать каждый раз, когда я слышу это дурацкое, придуманное ими словечко.
Вчера весь день лил дождь, сегодня – утром и сейчас, в обед – идет снег. Он не ложится, тает – но он уже не такой мокрый, как раньше. Уже, так сказать, более зимний. Чувствуется приближение зимы.
19–24
Самое забавное, что матери позвонить не удалось и сегодня – 2–й день уже подряд. Они с Фрумкиным уже едут, – если ничего не случилось... Честно предпринял на этот раз все мыслимые усилия, – когда уж припечет... Но узбекский телефон после ужина занят главным азиатом, – похоже, опять интернет. До ужина ни телефона, ни его владельцев (точнее, владельца тверского, а с азиатом мне не очень–то хочется и говорить) не было видно в бараке. Запасной же вариант – пошел к нему в ту секцию 1–й раз сразу, как пришел с ужина, – его не было в проходняке. Только что – для очистки совести решил зайти еще раз, – он уже сидел на месте, играл в нарды. Я спросил, как у него со связью, – но еще пока не успел задать сам вопрос, сидящее на шконке напротив злобное блатное (архиблатное!) чмо, которое и на улице, и в “фойе” не упускает случая гавкнуть на меня, как–нибудь обозвать, унизить, поглумиться мимоходом – по–моему, это и есть местный “домовой” :) – увидело меня и грубо, оглушительно заорало, чтобы я убирался вон. За этим криком я не расслышал ответ “запасного варианта” – кажется, он сказал: “Нет пока”, – а существо это, видя, что я не вылетаю пулей, как ему бы хотелось, заорало еще раз!..
Вот так. :)) Сегрегация, однако. Эти русские свиньи развели у себя, без участия властей даже, форменную сегрегацию, не хуже Америки 50–х, где неграм был запрещен вход во многие места; меня точно так же, даже без объяснений, здесь могут выгнать из секции “только для блатных” – и эти твари еще написали в моем приговоре, нашли мою ВИНУ в том, что я не верю в их “правовое демократическое государство”...
А в ту секцию, конечно, больше ни ногой. Чтоб вы все передохли там, ублюдки!..
30.10.10. 8–20
Еще одна короткая свиданка прошла вчера – с матерью и Женей Фрумкиным. Все прошло нормально, без происшествий. Женя задержался даже дольше обычного, несмотря на свое вечное желание курить, но новостей особых, увы, не рассказал. Только процесс над девчонками в Улан–Удэ, все длящийся, да то, что митинги на Триумфальной в Москве (“Стратегия–31”) теперь стали разрешать – в частности, на завтра, 31.10.10. – но количество участников разрешили всего 800 человек. Самое забавное – свиданщицы уселись обедать, не выведя оставшихся в час дня со свиданки, как положено, – и в результате мы вышли к вахте только в 13–40!! Сигаретчик, которого на этот раз я специально просил, уже дожидался меня, и баул мы дотащили на пару с ним.
Мать, конечно, была в шоке, что не могла дозвониться 2 дня. Я рассказал ей все события 28–го числа, накануне ее приезда. С дороги домой она дозвонилась “запасному варианту”, и тот на сей раз уже сам принес мне телефон. По моему совету (на свиданке еще) она сперва сама спросила, кто это там накануне орал и выгонял меня из секции. Ей он не моргнув глазом соврал, что он ничего такого не слышал и я вообще до него не дошел. Когда, поговорив с матерью, о том же спросил его я – он, досадливо поморщившись, махнув рукой, сказал: “Какая разница!” (ничего себе!!) – но имя так и не назвал. Зато сказал, что это не общий, а “лютый режим”, имея в виду командование и вообще засилье глупых малолеток, которые, видимо, его достали не меньше, чем меня, – после чего начал этак обиняками объяснять мне, что я, мол, сам виноват в скотском отношении ко мне этого подонка (что выгонял меня), да и прочих: я, мол, все время что–то пишу в интернете про эту зону; еще когда я был на 13–м, он об этом слышал, – правда, честно признался, что ничего из мной написанного не читал. Чмо, короче; пример того, как необратимо и стремительно портится даже более–менее приличный человек, не вор и не грабитель, попав в эту среду и не имея душевных сил идти против течения, поддаваясь всеобщему конформизму... Когда он, вслед за ними всеми, произнес, что, мол, “мусора дают нам жить” (мол, на этой зоне еще очень хорошо, как постоянно твердит эта блатота, в сравнении с другими зонами) – мне не в 1–й уже раз вспомнился известный губермановский гаррик:
Закрыв глаза, прижавши уши,/Считая жизнь за подаяние,
Мы перерыв, когда не душат,/Смакуем, как благодеяние.
31.10.10. 22–56
Мрази, ублюдки, нечисть!.. Ненавижу!!! 2 дня опять не о чем было писать, и вот... Полез сейчас в баул – достать очередной блок сигарет (в пакете) из 4–х, привезенных матерью позавчера, шарю, шарю – мешка с сигаретами нет! Лежал на самом верху, а тут я все перерыл, обшарил руками – нету, как провалился!.. И из 3–х блоков в пачках, лежавших у меня с 2007, по–моему, года – один, в самом низу, под завалами другого барахла, остался, а 2–х других тоже нет!
Украли, суки, опять украли!!! Как уже воровали здесь не раз – колбасу, хлеб, те же сигареты, вещи (из каптерки 13–го в 2007–м)... Твари! То–то, я с удивлением заметил – но не помню точно, когда, кажись, утром сегодня – что продуктовый баул стоит под моей шконкой не так, как я всегда ставлю. Я запихиваю его туда фронтом вдоль шконки, а тут он вдруг стоит поперек, торцы выпирают из–под шконки. Но ручки были завязаны, как у меня всегда. А еще до этого, недавно, обнаружил вдруг, что пропали все спички – пара коробков лежала в ящике тумбочки, а еще штуки три – в кармашке старого “лепня”, висящего за торцом шконки. Ни там, ни там – ни одного коробка...
Воруют здесь, как правило, ближайшие соседи, знающие, где что лежит. Сильнейшее подозрение падает на этого сучонка из Питера, живущего надо мной. Когда я сплю, баул из–под шконки, придавленный моим весом, да еще цепляющийся за крючки, не вытащит сам черт. А вот когда я ухожу в столовку – сучонок остается в бараке: подметает и моет, а в столовку идет уже после возвращения барака. В принципе, соседи–стремщики, те еще отморозки, тоже остаются и тоже могли бы украсть; но они отгорожены от меня “шкеркой” на их шконаре и не видят так подробно, что я где держу. А питерский сучонок, тихоня, к тому же,
