был этот героизм не только на словах, а на деле. А от того, что их законопатят на 4 года, общему нашему делу, между прочим, один убыток. Если уж предлагают условный срок – умнее, конечно, было бы получить его, тихо, законопослушно :) ходить отмечаться – и работать, писать, клеить (если удастся) те же листовки, искать новых людей – ДЕЛАТЬ ДЕЛО, одним словом (пока и если все же не посадят реально, – хотя бы какая–то отсрочка). Гораздо умнее, чем с порога заявить, что, мол, мы и отмечаться не будем, сразу сесть на зону (да еще и там в ШИЗО за всевозможные отказы; хотя, конечно, там уж – снявши голову, по волосам не плачут) – и уже не мочь не только сделать, но и сказать вообще ничего. Хотя – похоже, что ездить к ним на свиданки, тем более часто, как ездили ко мне – будет некому. Родители в других городах, а ребятам из Москвы (я бы вот поехал с удовольствием, была бы возможность) – слишком далеко и дорого...
А пока что – вся радость (если она вообще была) моего предстоящего освобождения отравлена арестом девчонок, о чем я и сказал вчера по телефону Майсуряну, как мы ни торопились из–за отсутствия на его счету денег.
Вторая новость, местного значения – прошла вчера суд по УДО азербайджанская обезьяна с 11–го! СДиПовец в будке за карантином, уборщик в секции весной 2010–го, пахарь “запретки” все лето 2010, на воротах у ларька – с зимы... 6–й, что ли, раз судимый, и в Буреполоме не то 2–й, не то 3–й раз, – вот, наконец–то, уходит, почти 9 месяцев не досидев... Говорил я с ним в четверг, позавчера, в ларьке, предчувствуя его уход, – за телефон свой, купленный, говорит, за 2000 р. , он хочет получить полторы тысячи ларьком, – это на волю–то уходя, куда через вахту этот телефон все равно с собой не потащит!.. Пир прощальный, что ли, закатит, накупив в ларьке, что уж там будет, на 1500 р.? Мне совсем не улыбаются его условия – отдать еще 1500 ларьком, уже достаточно я отдал. Но, с другой стороны, телефон сигаретчика буквально подыхает, работает еле–еле, через пень–колоду, постоянно отключается – и новый необходим просто позарез и срочно. По моей наводке сигаретчик вчера вечером, часов в 11, должен был пойти к обезьяне на 11–й – разговаривать по поводу этого телефона, цены, способа отдачи денег (500 р. лежит у него на “симке”, 500 – дома, у его матери) и т.д., а утром прийти и сообщить мне. Но пока что сигаретчик не появлялся.
Зарядка опять каждый день – и на нее опять, как прежде, выходят поутру всей толпой, включая даже некоторых блатных из той секции. Но – я больше на нее не хожу! Кончился – надеюсь, до самого конца срока, и затем уже – навсегда – тот полуторагодовой период, начавшийся с июля 2009, на 13–м еще бараке, когда я сам, добровольно, без понуканий, летом – вообще одним из первых выходил по утрам по двор. Но летом, да еще на 1–м этаже – это легко было; а на 11–м – апофеоз кошмара – исступленно–злобные “козлы”, твари запредельной, немыслимой злобы и остервенелости, трясли по утрам шконки и выгоняли всех, порой и с помощью палки; и я, не торопясь, чтобы сохранить хоть видимость добровольности, выползал, спускался – и зимой, по обледенелой лестнице с покрытыми снегом перилами (за которые брался голой рукой), в любой мороз, метель, в любую жуть – чтобы избежать совсем уж открытого конфликта, драки с “козлами”, их доносов отряднику и т.д. М.б., не надо было всего этого делать – а надо было давно уже (к тому моменту, зиме 2009/10) тихо и спокойно сидеть в ШИЗО за тотальный отказ от всего их режима, от зарядки, бирки, шапки (летом), столовки с капустой и перловкой, и т.д. и т.п.? Может быть; наверное (очень надеюсь), если посадят Надю и Таню – у них хватит на это мужества, на то, чтобы отказаться от всего этого (и – в 1–ю очередь – от работы, т.к. – женские зоны все–таки обычно рабочие – швейные). Если, конечно, они не решат, как большинство, что, мол, почему бы и нет, почему бы и не посидеть в цеху за швейной машинкой – время быстрее идет. (Петренко, помнится, в своем дневнике описывала, как она работала на швейном производстве таким вот образом.) Но – видит бог – работать мне никто не предлагал, я бы отказался сразу и наотрез; а остальное – так уж сложилось само. Меня ведь привезли сюда оглушенного, полумертвого после этапа из Нижнего ((и голода там – 17 дней на одной несъедобной баланде на централе...), в первый вечер в карантине я на ногах еле стоял, и мне было не до того, чтобы сразу начинать протестовать – и голова плохо соображала, и сил физических не было. Так что – бирку и шапку я действительно носил; на зарядку где–то с начала 2008 по июль 2009 почти не ходил – только когда “мусора” (и сейчас так придется – все же выйти хоть на ползарядки, если уж прутся “мусора”); да и – все написанное и опубликованное мной отсюда я считаю все же достойной компенсацией за мой постыдный конформизм в области бирки, шапки, столовки (туда, впрочем, гнали не столько “мусора”, сколько блатные под угрозой мордобоя – а это совсем другое дело) и т.д. :) Я предпочитаю такой вот героизм и мужество – не очень громкие, но более деловые; чтобы здесь, в лагере, в окружении бессмысленно–злобных насекомых, не шуметь и не выпендриваться попусту – но чтобы тексты мои по важным вопросам, типа русской агрессии против Грузии или войны кавказских моджахедов и взрывов ими машин у ментовок своих городов – публиковались по–прежнему на Кавказ–центре, вызывая ярость ФСБ и звонки оттуда Макаревичу. :) И тот персональный шмон с изъятием всех моих бумаг, что они мне устроили в конце мая 2008 г., когда я был на длительной свиданке, и то, чтО они прочли в этих бумагах – было, надеюсь, уже тогда достаточным доказательством моего антиконформизма, того, что я не сдался и не смирился, несмотря на отсутствие внешне эффектного поведения здесь, на зоне. Потому, кстати, и по УДО не отпустили аж 5 раз...
Вместо исчезнувшей Рыськи приручил я тут большую, солидную, красивую черно–белую кошку – и вот последние 2 дня стала она ко мне приходить. Жила здесь, в бараке, где–то в районе “обувнички” и закутка стремщиков – и тоже частенько грелась в “обувничке” на батарее, как когда–то на 13–м Маня... Но эту как зовут – никто не знает; первое время подзывал я ее на улице, торча там в ожидании проверок, брал на руки, гладил подолгу, она мурчала–заливалась – и вскоре стала меня на улице узнавать и подбегать сама. А вот в помещении, там же, у выхода – без шапки, палки и “телаги”, видимо, долго не узнавала и боялась подойти – начинала громко орать: “Мяу!! Мяу!!!”. Вроде и не убегает совсем – но боится, держится на расстоянии, отбегает, когда я пытаюсь подойти, и при этом орет... Но каждый раз, слегка побегав за ней, мне удавалось–таки поймать ее, принести к себе на шконку, погладить подольше, покормить – и она, успокоившись и поев, прыгала сама на шконку и располагалась здесь надолго, как дома. А теперь – наконец–то! – стала приходить и сама, – вчера вечером с прогулки, с улицы, вся холодная; хотел дать ей поесть в ужин – а она сбежала на улицу и залезла там в помойную бочку, потом – после последней проверки – вообще куда–то пропала. И вот сегодня утром, около пяти, просыпаюсь – а она лежит в ногах, на одеяле! Мелочь вроде, а приятно!.. Пригрелась, наелась – и вот спит у меня под боком до сих пор, пока я пишу все это...
А тоскливый дятел, сука, так и продолжает тупо сидеть на моей шконке, чуть ли не вплотную ко мне, дико мне мешая и – по временам – опуская башку вниз, как будто засыпает сидя...
22–25
А с кошкой, увы, видимо, ничего не выйдет. Эти мрази, малолетняя гопота в соседнем проходняке, – то она ошибается и попадает к ним, то они сами ловят и таскают ее к себе – а потом она в ужасе убегает от их издевательств на улицу... За сегодняшний вечер – 2–й раз она сейчас уже в лапах у этих тварей... Вот уж буквально – живешь среди черни, мрази, нечисти, мешающей жить буквально всем, даже в самых простых житейских мелочах. И я не только конкретно этих гопников за “шкеркой” имею в виду, а – шире: “запах стаи, заполонившей мир” (Нестеренко).
16.1.11. 6–35
Явился вдруг в полшестого утра сигаретчик – и я смог опять дозвониться Майсуряну (кинул СМС–ку, а он перезвонил). Как я и думал, оказалось, что моих стихов за 2006–2007 годы у него нет. Придется переписывать их заново, что очень печально, ибо нет здесь никаких условий для многописания и очень мешает тоскливый дятел на моей шконке.
Также подтвердил он мне, что Низовкина и Стецура настроены предельно решительно – так, что даже и отмечаться ходить в случае условного срока не собираются. Условный, впрочем, им и не дадут... 4 года запросили по 1–й части 282–й статьи – она всего до 2–х лет, но у них 4 эпизода – по году за каждый, что дико и поразительно само по себе, – но Майсурян говорит, что в УПК это есть. “Они хотят отменить закон!” – сказал про них Майсурян, – 282–ю ст. УК, но не только ее (по которой их судят), а многие другие тоже. Тактика для этого используется старая, ДС–овская, легендарная – самим рваться в тюрьму. Но – хорошо было в 1988–91 рваться на 15 суток, когда всех ДС–овцев держали в камерах вместе и они могли держать там сухие голодовки. А вот когда тебя одного (одну) засунут к самым обычным уголовникам, которым на политику, на все твои взгляды и протесты плевать, и они будут хамством, угрозами, а то и битьем заставлять тебя жить по их законам (т.е. не мешать начальству, что как раз и ставят девчонки себе целью), и не на 15 суток засунут, а на годы, – это совсем другое дело. Видел я, как одного старика, только что
