то не успеваю писать, то не о чем, то лень... То книгами зачитываюсь. А то – слишком уж много всего на душе, слишком много времени и страниц займёт подробное обсуждение всего этого с самим собой, да ещё так, чтобы понятно было хоть сколько–нибудь, чуть–чуть хотя бы, и стороннему читателю.
Слишком уж быстро, моментально, как вода сквозь пальцы, пролетают здесь ночи. Высыпаться я, конечно, не успеваю. Но и дни, особенно вот этот – самый лучший, самый большой и спокойный (не всегда, правда) кусок дня – утро, от завтрака до утренней проверки. 4 часа покоя и сна, – большинство зэков в бараке это время спит, особенно те, кто не спит по ночам (в карты играют, на стрёме стоят или ещё чем угодно занимаются). Теперь я стал завтракать (бутербродами с привезённой из дома колбасой), и на это уходит примерно час из этих четырёх. Потом... А что потом? Сегодня пришёл в 10 часов (примерно) отрядник, я пошёл отдавать ему привезённые адвокатом официальные письма к Санниковой и Шаклеину, чтобы он их заверил у начальника зоны. Он сказал: а что я их буду зря таскать с собой, отдашь завтра (сегодня воскресенье). Ладно, отдам завтра (не забыть бы только). Потом я пошёл обратно к себе, лёг на свою шконку, стал перечитывать два последних больших письма от Е. С. Но столько вдруг нахлынуло воспоминаний о прошлой жизни... В основном, как всегда, о Ленке моей, об этом самом прелестном и нежном существе на свете. И как мы познакомились. И это слово 'тёплость', которое я ей сразу же шепнул на ухо, обняв в вестибюле гинекологической больницы на 'Электрозаводской', в сентябре 2004 г. А знакомству нашему скоро, в апреле, вот уже 6 лет... И эта история, которую я недавно рассказывал Е. С. – как мы вдвоём возвращались из Водников летом 2005 г., я погнался за электричкой, чтобы не ждать следующую, а мой нежный зайчик потом – совершенно неожиданно – вдруг закатил мне истерику, что якобы я хотел... её бросить и один уехать! Как уж такое могло ей в голову прийти – уму непостижимо, но обвинение и такое мне было брошено. И опять – вот сейчас, пока пишу, – вспоминаются те 4 кота, которых мы гладили в Водниках каждый раз, у одного и того же дома, – они сидели все вместе и почему–то всё время поглядывали куда–то наверх... И ещё такая масса воспоминаний, что всего и не перечислить. И этими воспоминаниями действительно согревается душа.
'Опять утро, опять здесь!' – хотел начать с этой фразы, когда ещё лежал под одеялом, до подъёма, затемно. Этой фразой, наверное, все тетради можно будет исписать за оставшиеся три года пребывания здесь. Но сегодня с утра ещё и выгнали на 'прогулку' эти суки – сперва завхоз, а потом, говорят, и из мусоров кто–то зашёл в барак. А может быть, и нет – я–то его не видел. Точнее, я решил выйти сам, – не знаю даже, зачем, почему... Чтобы не ругаться с завхозом, чтобы он очередной донос отряднику не сделал? Но уже давно – с самого приезда сюда, да и самого ареста, естественно, – мне хочется не только разругаться с ними насмерть, не только ВСЕ им сказать (о том, что я их смертельно ненавижу, что я плевал с высокой башни на их режим и что их самих убивать надо, физически уничтожать, где только встретишь), – хочется действительно, по–настоящему их убивать! Просто взять любого 'мусора' – и всей толпой забить его насмерть, запинать, порвать в клочья тут же, на месте. На это хватит минуты, даже меньше. А зону их, где они среди генетически–рабского быдла, среди этой трусливой воровской слизи и мрази чувствуют себя царями и богами всемогущими, упивающимися властью, перед которыми все трепещут, и подобострастно здороваются, – эту их зону, подогнав какую–нибудь самую простенькую реактивную установку, или просто несколько человек с гранатомётами попросив подъехать, можно было бы разнести так, что только перья полетели бы. Ну, давай, 'мусор', выродок вонючий, отребье и мразь, – давай, сажай меня в ШИЗО! Я посмотрю, как ты это будешь делать, когда вдруг откуда–то из–за забора прилетит ракета или граната – и разнесёт половину твоего ШИЗО в клочья! А за ней – вторая, третья, десятая... Посмотреть бы на вас, выродков в форме, как вы будете бегать и истошно визжать от страха, когда такой вот 'подарочек', пробив крышу, разнесёт и ваш штаб, и вашу вахту, и вы будете бояться и не знать, в какую сторону вам бежать, потому что они будут прилетать ежесекундно и рваться с грохотом вокруг вас, и вы не будете знать, с какой стороны рванёт через секунду следующая... Какое наслаждение – даже представлять себе такую вот апокалиптическую (для них) картину. Сколько минут нужно, чтобы от всей зоны, от всех бараков, штабов, карантинов, столовой, вахты и пр. и пр. остались одни руины, как в Чечне после русских обстрелов и бомбёжек? Сколько времени нужно, чтобы, пользуясь начавшейся неразберихой, пролезть на запретку, повалить или разнести в щепки деревянный забор и разбежаться с зоны во все стороны? Как это было бы здорово – и впрямь иметь возможность им что–нибудь подобное устроить!.. Ведь и вправду: 'винтовка рождает власть', но гранатомёт в этом смысле ещё лучше – он рождает власть ещё более сильную и могущественную... Убивать, убивать и ещё раз убивать их всех – и “мусоров” (вообще всех, кто носит форму), и их пособников с 'косяками', и блатных, которые вздумают, по своей привычке, лезть и учить своему вонючему коллективизму, трындеть про 'общее', про то, как надо для всех (для трусливого стада тупых рабов, которые боятся драки с властью и предпочитают покорность, причём навязывают её и мне, и таким вот вообще решительным, несогласным одиночкам, из–за которых якобы могут 'пострадать все', всё это стадо быдла и трусливых тупых скотов). Действительно, только кровью может быть завоевана свобода, и очиститься, смыть с себя всю эту липкую паутину трусости, рабства, обывательского мелкого страха и желания 'не нарываться', не портить отношения с начальством, – всю эту липкую пакость можно смыть с себя только вражьей кровью!..
А если сейчас, в эту 'подачу' в УДО откажут (в чём нет никакого сомнения), то, конечно же, протянуть ещё полгода, до следующей подачи, в состоянии такого же вот относительного мира с начальством, ясное дело, не получится. Тогда, – увы, раз ШИЗО ещё не разнесено в руины взрывами реактивных снарядов, то в нём, видимо, и придётся сидеть, не вылезая. За всё – что не здороваюсь с этими ублюдками в форме, не стригусь, как они хотят, не бреюсь, не выхожу на зарядку, и т. д. и т. п. Поводы–то найдутся у них всегда, – а если при этом их ещё и ненавидеть так же люто и смертельно, как я, то вряд ли удастся долго скрывать эту ненависть и изображать верноподданническое согласие с ними. Если очень упорно и сознательно нарушать режим, – сказал мне отрядник ещё при первом знакомстве, – то они могут обратиться в суд с просьбой о замене мне общего режима на строгий на оставшийся срок. Это бы ещё ничего. А вот если ударить кого–то из этой мрази в погонах, – даже просто ударить, не говоря уж: попытаться убить, как должно с ними поступать, – то, конечно же, они накрутят ещё одно уголовное дело и ещё один срок, причём немаленький...
Ура, сегодня на 'прогулку' не выгоняли, и мусора до сих пор ещё не приходили. Можно было не выходить, чем я, конечно же, и воспользовался. Но этот урод завхоз стоял в вестибюле, как обычно, и кого–то, кто там тусовался и тоже не хотел выходить, пугал тем, 'что про нашу прогулку говорят в штабе' и что у нас хотят сделать 'как на 8–м', – на 8–м бараке не так давно 4 дня подряд были шмоны, их 'трясли' достаточно сильно, “мусора” приходили туда десятками, человек по 30. Бедные, трусливые рабы, ничтожества, уже потерявшие свободу, но всё равно боящиеся ещё что–то потерять! Никому из этих генетических рабов в 10–м или 20–м поколении даже в голову не приходит: “мусоров” придёт, ну, положим, даже 30 человек. А в отряде (кроме нашего) – 180, 185, 190 человек... Эти 30 могут быть убиты, просто на клочья разорваны за несколько минут. Да, конечно, потом они (начальство) могут вызвать ОМОН, спецназ, начать бить дубинками, калечить, ломать кости, даже стрелять... Этого–то и боится трусливая уголовная сволочь в лагерях, и на этом–то их страхе государство базирует свой режим, свои подъёмы, зарядки, проверки и т. д. Тогда как на самом деле – после одного, а тем паче МНОГИХ таких вот актов физического уничтожения “мусоров” – у самих “мусоров”, ещё живых, должен сформироваться непреодолимый страх идти в переполненный барак к зэкам и что–то там шмонать, вообще 'наворачивать режим', как здесь говорят. У них должен быть инстинктивный ужас перед тем, что зэки их там просто убьют, как убили уже многих до них, и дети останутся без отца...
А сегодня ещё идти в эту проклятую больницу – делать кардиограмму. Анализы крови и мочи уже брали, теперь вот это... Готовят к приезжающему на днях ВТЭКу, который – ясно заранее – ничего мне не даст, даже и 3–ю группу инвалидности, несмотря на все мои переломы, боли и т. д. И третью–то здесь получить крайне сложно, а уж о первых двух, при которых по закону запрещено закрывать в ШИЗО, – и говорить нечего! Впрочем, тут есть примеры, что и с этими группами в ШИЗО всё равно закрывали...
Почему–то в основном утром получаются все эти записи, когда острее всего ненависть и тоска, когда нервы взвинчены и только и ждёшь, что сейчас вот придут выгонять, может быть, сцепишься с ними
