Пока я исследовала эти две постоянно изменяющиеся страницы, меня достало какое-то насекомое, жужжавшее у меня над ухом. Я постоянно от него отмахивалась, но оно не улетало. Я была занята. Здесь было то, что мне было необходимо узнать, просто я не могла пока это осознать. Все что мне было нужно – просто перестать сопротивляться, перестать беспокоиться. А узнавать, впитывать, быть. И все будет хорошо.
Через какое-то время жужжание превратилось в вой. Вой стал воплем. Вопль перешел в рев, пока я не поняла, что это вовсе никакое не насекомое, а кто-то на меня рычит. Говорит обо мне. Говорит, кто я и кем я не была. Чего я хотела.
И чего я
– Отойди! – прогремел голос, – встань, Мак. Сейчас же уноси оттуда свою задницу! Или я приду и убью тебя собственными руками!
Я подняла голову и всмотрелась в улицу. Я прищурилась. Бэрронс появился в поле зрения. На его лице было выражение ужаса. Но его взгляд был направлен не на Книгу, лежащую у моих ног, и не на меня. Он смотрел на что-то
Я почувствовала озноб. Что же заставило ужаснуться Иерихона Бэрронса?
Что бы это ни было, оно дышало мне в шею. Теперь, когда я вышла из транса, я чувствовала это, нечто злобное, оно насмехалось, забавлялось и смеялось у меня над ухом.
– Что ты такое? – прошептала я, не оборачиваясь.
– Бесконечность. Вечность, – услышала я звук лезвий пилы, на своей щеке почувствовала дыхание, пахнувшее машинным маслом, металлом и гнилью. – Никаких ограничений. Свобода.
– Испорченность. Мерзость, которая не должна существовать. Зло.
– Две стороны одной монеты, Мак, – сказал голос Риодана.
– Я никогда не переметнусь на другую сторону.
– Может, с тобой что-то не так, младшая, – сказало нечто, голос был мягкий и нежный – голос Алины.
Бэрронс пытался добраться до меня, молотя кулаками по невидимой стене.
Я повернула голову.
Позади меня склонился О’Баннион, его истощенное тело прижалось к моему, нас окружил запах смерти, и эти отвратительные лезвия пилы находились в дюйме от моего лица.
Он проскрежетал зубами и рассмеялся.
– Сюрприз! Попалась, да?
Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать, что на тротуаре нет Книги. И никогда не было.
На самом деле я ее не видела. Это была иллюзия, чары. А это означало, что
Она показала мне отрывки того, что я хотела увидеть, чтобы я продолжала искать нечто неуловимое – призрачные образы, только обещания и ничего существенного.
В то время как на самом деле она склонилась надо мной, занимаясь… чем? Что она делала, пока я глазела на страницы, которых там и не было?
– Знакомилась с тобой. Пробовала тебя. Узнавала тебя, – рука О’Банниона, с лезвиями, погладила меня по плечу.
Я стряхнула ее.
– Сладкая. Такая сладкая, – О’Баннион дышал мне в ухо.
Я собрала всю волю в кулак, рванулась вперед и попыталась отползти от него подальше.
– Я СКАЖУ, КОГДЫ МЫ ЗАКОНЧИМ!
Я рухнула на асфальт, скорчившись от боли. И тогда я поняла, что это не камни защищали меня и не мои усилившиеся способности. Это
Она захотела сейчас.
Она возвышалась надо мной, растягивалась, превращаясь в Зверя, расписывала мне в деталях, что именно я могу сделать с этими ничтожными маленькими камешками. И что только глупец мог верить в то, что они смогут окружить, ослабить, или даже просто надеяться на то, что они смогут хотя бы прикоснуться к бесконечному величию и такому безграничному совершенству, как она. Она раздирала меня докрасна раскаленными клинками ненависти и ледяными черными ножами отчаянья.
Я горела в агонии. Я не могла бороться, не могла спастись. Я могла только лежать там, скованная болью, и хныкать.
Когда я пришла в себя, мне потребовалась несколько секунд, чтобы понять, где я нахожусь. Я моргнула от неяркого света и, сохраняя неподвижность, быстро оценила свое состояние. Я испытала облегчение от того, что боль постепенно проходит. Моя голова была одним сплошным ушибом. Я чувствовала себя так, будто мне сломали все кости, затем наложили шину, и они только начали срастаться.
Завершив внутреннюю проверку, я решила осмотреться снаружи.
Я была в книжном магазине, лежала на своем любимом диване перед камином в задней части магазина. Я промерзла до костей и была укутана в одеяла.
Бэрронс стоял напротив камина, спиной ко мне, его высокая, сильная фигура была окружена пламенем.
Я с облегчением выдохнула, издав едва различимый звук в огромной комнате, но Бэрронс тут же повернулся, в его груди возник рокочущий звук, гортанный, звериный. От него моя кровь застыла в жилах.
Это был один из самых нечеловеческих звуков, что я когда-либо слышала. У меня в крови подскочил уровень адреналина. Я поднялась на четвереньки, не слезая с дивана, как будто сама была диким существом, и уставилась на него.
– Что, черт побери, вы такое? – прорычал он. Его глаза горели древним огнем, а лицо светилось холодом. На его щеках была кровь. Кровь была и на его руках. Мне стало интересно, не была ли эта кровь моей. И почему он не потрудился ее смыть? И как долго я была без сознания? Как я вернулась обратно? И вообще, который час? И что книга со мной сделала?
А затем я вникла в суть его вопроса. Я отбросила волосы с лица и рассмеялась.
– Что я такое? Что
Я все смеялась и смеялась и не могла остановиться. Я обхватила себя руками. Может, это звучало немного истерично, но после всего, через что я прошла, мне кажется, у меня было право на легкое помешательство. Я смеялась так, что стало трудно дышать.
Иерихон Бэрронс спрашивал
Он снова издал этот звук – словно гигантская гремучая змея предупреждающе хлестнула в его груди хвостом. Я прекратила смеяться и взглянула на него. От этого звука меня бросало в озноб так же, как и от
Вот дерьмо! Он применил Глас!
И он
Я свалилась с дивана на ворох одеял и встала на колени, сжимая зубы. Я думала, что теперь невосприимчива к Гласу! Глас Гроссмейстера ведь не сработал! Но, видимо, Бэрронс лучший во всем.
–
– Я не знаю! – выкрикнула я. Я и не знала, но уже начала строить предположения. Я стала все чаще вспоминать замечание В’лейна в ту ночь в аббатстве: «Они должны бояться тебя, – сказал он, – ты только начала понимать, что ты такое».
–
– Я не знаю!
–
