быстрее, но не хотели бросаться в глаза. Хоп-хоп, отбивал я ритм. Хоп-хоп. Нет проблем. Хоп-хоп.
Тропинка шла вдоль мужской стороны почти высохшего ручья, и через каждые сорок рук нам приходилось перешагивать через ирригационную канаву, уходившую в сторону к очередной недавно выжженной milpa, обугленному прямоугольнику, жаждущему дождя. Позади остались два поля, стоявшие под паром, потом мы миновали еще одно, с остовом не подведенного под крышу временного зернохранилища. Земля еще дымилась, но шелковицы на полосах между milpas сохранили листву, и ничто не говорило о том, что огонь вышел из-под контроля. Говорили, что выжигание полей в ишианских владениях Гарпии не повлекло за собой серьезных инцидентов. Несмотря на все проблемы, 2ДЧ крепко держал в руках штурвал своего корабля, и я счел это хорошим знаком.
Похоже, наше путешествие начиналось без проблем. И чувствовал я себя превосходно. Судя по всему, мои дела выправлялись. У нас был план, по крайней мере, черновой его набросок. Добравшись до Теотиуакана, я приложу все усилия, чтобы добиться приема у госпожи Кох. Мы с 2ДЧ решили, что не будем ей говорить, кто я такой, — ни слова о Джеде, чему она все равно бы не поверила, и о Чакале, если получится. Вместо этого я попытаюсь впарить ей что-нибудь занимательное. Потом постараюсь убедить ее, что у меня есть особая информация о неминуемом конце Теотиуакана, поэтому она должна позволить нам похитить ее из города. Как сказали бы в полицейских и разведывательных структурах — сделаю попытку «перевербовать» ее. Если все пройдет успешно, госпожа добудет для нас компоненты порошка для игры, я запишу инструкцию по его приготовлению и отправлю все это 2 Драгоценному Черепу с командой быстроногих четырех огней. 2ДЧ, получив посылку, закопает запечатанную каменную коробку с образцом порошка и моими записками об игре. Коробка будет находиться в центре креста из магнитного железа, чтобы ребята Марены смогли ее найти. После этого я смогу считать мою миссию в основном законченной. Информация попадет в 2012 год, команда Чокулы состряпает апгрейд игры и отыщет апокалипсника. Мир вернется в нормальную колею, и все смогут взять флаги в руки и разъехаться, куда душа пожелает.
Все, кроме меня. Потому что мне до поры до времени придется торчать здесь. Но ведь был предусмотрен и второй этап. Когда я вернусь в Иш, 2ДЧ достанется такая козырная карта, как собственное производство порошка. Если он будет контролировать поставки, все девятичерепные складыватели мира пойдут к нему на поклон. Еще бакаб сказал, что с более сильным порошком 7 Шип может сравняться со складывателем Оцелота, 11 Вихрем. Я в этом сомневался, поскольку считал старикашку существом бесталанным. Вероятно, 2ДЧ имел в виду, что «даже 7 Шип сможет» — и далее по тексту. В общем, если 2ДЧ сумеет утвердиться как к’аломте’ или хотя бы нейтрализовать угрозу Оцелотова, а я сумею вернуться вовремя, то мы сделаем то же, что и в первом случае, — используем каменный ящик большего размера и более сложной конструкции, поскольку на сей раз речь пойдет о моем теле.
Я, правда, не до конца понимал, с чего 2ДЧ решил, что я смогу все это провернуть. Разве что за пределами Иша я буду более свободен в своих действиях и моя чужеродность сыграет мне на пользу. Видимо, 2ДЧ пришел к выводу, что уж если я забрался в такую даль (то есть в 664 год и даже в его голову), то почему бы не дать мне шанса. К тому же он знал, что я лицо в высшей степени заинтересованное. Я не питал честолюбивых замыслов, мечтая лишь доставить порошок в 2012-й, да и жить-то мне тут оставалось всего ничего. Деваться, короче, некуда. Бакаб полновластно распоряжался мною. И потом…
…Что-то мелькнуло?
Я насторожился, как олень, почуявший хищника, и принялся судорожно шарить взглядом вокруг. Но то были всего лишь белки на ветках. Вспорхнул козодой. Мы отошли далеко от деревень, но, думаю, все еще находились в охотничьих угодьях Гарпий. Тропинка сузилась и петляла все сильнее, огибая гигантские стволы, порой у самых корней. Даже острые глаза Чакала почти ничего не видели в свете звезд, но я инстинктивно ступал по следам идущих впереди. Если кто и сел нам на хвост, то он не смог бы определить, сколько нас. Местный траппер, контрабандист или шпион — те, что обычно обретаются в джунглях, — не услышали бы ни звука, если только не напоролись бы прямо на нас. Хоп-хоп. Хоп-хоп. Я через слои оленьей кожи, тростниковой прокладки и каучука моих новых сандалий ощущал, как мнутся под моими ногами стебли травы. Мы миновали три крохотные деревеньки, все принадлежащие Гарпиям. После третьей Хун Шок остановился и вывел меня из колонны. Двое младших кровных из пяти — моего роста и одетых так же, как я, в целях безопасности (моей, разумеется), — сделали то же самое. Хун Шок прошептал, что мои колени еще не зажили после того, как с них соскоблили мозоли. Я сказал, что они уже в порядке. Он дотронулся до правого. Оно кровоточило. Хун Шок дал знак носильщикам. Четверо из них вышли из строя и встали на карачки. Мы вчетвером, включая 1 Акулу, залезли в переносные сиденья, а ногами обхватили носильщиков за талии. Мой кули встал, придерживая меня под бедра, и бросился вперед на мое прежнее место в колонне.
Через восемнадцать миль после начала пути мы свернули на север в сторону от высокогорья в дикий буш, а потом вошли под полог черной листвы. Спереди доносился шелестящий звук, дыхание Желтой Дороги — Двоюродного Дедушки. Она вела на север в соляную пустыню и белый край мира.
(41)
Мы спустились по склону в темную долину. Повеяло свежестью — воздух наполняла энергия отрицательно заряженных ионов. Колонна замедлила ход и сгруппировалась. Я был «драгоценным свертком», то есть подлежал защите, а потому меня окружили пятеро кровных. Вдали я различал силуэты принадлежащих лодочникам хижин на фоне серого пояса воды — реки, которая носила имя Ка’нбе — Желтая Дорога. Позднее ее назовут Рио-Себол. Ширина русла не превышала тридцати рук, урез воды чуть поднимался над обычным зимним уровнем, столь низким, что река казалась несудоходной, однако у берега покачивалось не меньше сорока небольших десятиместных каноэ. За три минуты слуги сняли тюки с саней, завернули их в пропитанную каучуком материю и, подчиняясь указаниям лодочников, погрузили в каноэ. Факелы нигде не горели, но эти расторопные ребята наверняка могли работать и с завязанными глазами.
Наши носильщики сложили сани. Мы разулись. 12 Кайман преподнес сверток большой скале, которая была частью речного уая. Лодочники усадили всех в каноэ — по восемь пассажиров в каждом. Кровные — по четыре воина со слугами — разместились в пяти последних лодках, еще две следовали сзади на некотором расстоянии. Хозяин лодки стоял с длинным шестом на выступающей над носом доске, рулевой сидел на корме. Мне предложили занять место в предпоследнем каноэ это место считалось самым безопасным. Когда я поставил ногу на днище, оно подалось подо мной. Суденышко было изготовлено не из цельного дерева, а сплетено — скорее даже связано — из тростника. Я испытал волнение, как любой путешественник, который делает шаг с твердой земли на палубу корабля и попадает во власть водной стихии с ее особыми физическими законами. Каноэ оттолкнули от берега — и мы поплыли вниз по течению. На небе появились облака, звезды померкли, мы оказались в пугающей ватной темноте. Но лодочники не зажигали носовых факелов и вели флотилию, полагаясь на профессиональное чутье. Лишь время от времени во мраке мерцали фосфоресцирующие гнилушки по берегам или светляки. Между невидимыми стволами деревьев мелькали светящиеся глазки обезьян, кинкажу,[602] сов и, как мне думалось, ягуаров. Мы словно шли по туннелю, в котором то раздавалось едва слышное похрустывание (я догадался: миллионы гусениц жевали листву), то хитиновое шуршание прямокрылых, то кваканье лягушек, напоминающее покряхтывание не желающего заводиться старого дизельного трактора, — звук, который в моем (Джеда) детстве имел тот же самый радостный смысл, что и сейчас: скоро будет дождь — и если вдуматься…
Вот оно что. Вот чего не хватало ночной какофонии тогда, в 2012-м, когда я был здесь с Мареной.
Не могли же они все вымереть?
Наверное, могли. Эти полициклические ароматические углеводороды [603] — такая жуткая дрянь. Черт.
Но, несмотря на все эти шумы, слух Чакала различал некие тревожные ноты в общей симфонии природы. То ли она звучала слишком громко, то ли тональность не та. Может, все дело в отсутствии сов?
