хипбольные нервы Чакала, то ли усталость. Но я произнес два слова:
— Бин эль. — «Валяй».
Мне удалось сказать это с убедительной долей безразличия. Ко мне вернулись прежние твердость и мужество. Валяй, cabrona.[661] Как написано на плитке гранолы:[662] «То, что надо».
Она и глазом не моргнула. Лицо ее словно застыло. Ну просто Кенни Тран,[663] когда он очистил мои карманы в последней игре турнира «Ставки без ограничений» в казино «Коммерс» в 2010 году.
— Актан ча уи алал, — процедила она наконец. Приблизительно: «Убирайся».
Да с большим удовольствием, подумал я, но тут же все словно перевернулось в моей голове. Меня захлестнул поток безысходного разочарования. Просто класс. Торчу тут уже который час — и что… Черт побери, куда я пойду? От всемирного холокоста не скроешься. От мозговой опухоли тоже. Что я буду делать? Шнырять по Теотиуакану и пытаться выцыганить порошок каким-нибудь другим способом? Попытаться прикупить зелья в районе красного храма? Хрена с два. Мигом прихватит Штази Ласточкиных Хвостов и сделает из меня carne molida.[664] Черт, черт, черт. Внутренний голос твердил (ненавижу всю эту брехню про интуицию, но на сей раз и в самом деле стоило прислушаться): если не сейчас, то никогда.
— Вы обречены. Я пришел, чтобы помочь вам. Мне известно то, чего ты никогда не сможешь узнать сама. Городу Бритв осталось всего несколько солнц, — произнес я.
— Как же тебя зовут?
Меня пробрала дрожь — может, из-за ее интонации. Наверное, она заметила гусиную кожу на моих руках. В Ише и Теотиуакане все только и делали, что колдовали да ворожили. Однако ничего сверхъестественного (кроме игры, которая не считается), что можно было бы действительно назвать магией, сверхчувственным восприятием, труднообъяснимым совпадением, я не видел. Уверен, что Кох не использовала чары, когда приковала меня к месту. Тем не менее состояние психопатической оторопи не проходило.
Спокойнее, Джед, подумал я триллионный раз. Никакая она не колдунья. Я посмотрел на нее. Если она и удивилась, то не показала этого и продолжала обшаривать меня взглядом. Я снова опустил глаза.
Черт. Что ж, пора играть в открытую.
— Каба тен Хоакин Карлос Хул Михок де Ланда, — сказал я.
Странно звучал здесь испанский. Крохотные искорки блеснули в глубине ее глаз, словно я все же завладел ее вниманием.
— И какое солнце освещало твое именование? — спросила она.
— Солнце 11 Ревуна, 4 Белизны в пятом уинале первого туна восемнадцатого к’атуна тринадцатого б’ак’туна.
Последовала пауза, но недолгая.
— Кто была твоя мать? — спросила она. — И кто был твой отец?
— Мою мать звали Флор Тицак Мария Михок де Ланда. Она принадлежала к народу чоль. Мой отец — Бернардо Койи Шул Симон де Ланда из Т’оцала.
— А кто твои курильщики, твои покровители?
Я произнес имена богов Джеда — святой Терезы и Махимона, на языке майя — Мама.
— Когда ты покинул свой двор?
— 13 Имиша, 4 Мола в пятый уинал одиннадцатого туна восемнадцатого к’атуна одиннадцатого[665] б’ак’туна. То есть 2 сентября 1984 года, в тот день, когда родители отправили меня в больницу в Хакане.
Госпожа замолчала.
«Ну ты даешь, Джед, — изумился я. — Во второй раз за это время ты выворачиваешься наизнанку. Возьми крошку одиночества, щепоть развязывающего язык наркотика, и ты из крутого парня превращаешься в словоблуда…»
— И как же ты попал сюда? — спросила Кох.
— Я приплыл на потоке света, — ответил я. — Меня примчал водопад.
Что за чушь я несу? Неподходящая метафора. Да ладно, проехали.
— Вот как, — протянула она.
В ее голосе слышалась (нет, не хочу это говорить, чтобы Кох не показалась нытиком, потому что, напротив, она производила противоположное впечатление; находясь рядом с ней, я чувствовал, как заряжаюсь энергией, словно держу в руках мачете или крупнокалиберный пистолет)… невыносимая печаль, словно ей пришлось столько узнать об этом мире, что это не по силам человеку, не говоря уж о женщине ее возраста, будто она видела, как миллионы существ из беспечного детства погружаются во всепоглощающее разочарование, а потом — в предпатологический ужас.
— Действительно, многие мои современники забыли свои обязанности, — закивал я. Прозвучало это неубедительно. И менее весомо, чем на английском. — Но некоторые наследники все же кормят курильщиков, поднимаясь к алтарям на вершины холмов. Они могут не помнить божественных имен, но пытаются угодить всем.
— И чем же они их кормят?
«Чем-чем, — рассердился я, — уж, по крайней мере, не людьми». А вслух сказал:
— Большинство из них живут в нищете.
— Похоже, их предки остаются голодными.
— Люди делают, что могут.
— Значит, ваш мир разлагается под вами.
Да, согласен, в двадцать первом веке все и в самом деле расшаталось, сокол не слышит сокольника, чудище ползет в Вифлеем,[666] все так плохо, что даже худшее не выглядит убедительно.
— Должно быть, — вздохнул я. — Но все может измениться.
— Так зачем же ты здесь? По чьей тропе ты идешь?
Это означало: «На кого ты работаешь?» Я хотел было ответить, что на 2ДЧ, но потом решил не начинать эту бодягу сначала и назвал Марену Парк.
— И почему же ахау-на Маран Ах Пок послала тебя сюда? — не унималась Кох.
— Мы прочли твое имя в книге. Запись игры от 9 Владыки, 13 Собрания сохранилась до нашего к’атуна и попала мне в руки 2 Оборотня-Ягуара, 2 Желтореберников в девятнадцатый к’атун тринадцатого б’ак’туна.
— За два солнца до того, как колдун метнул свой огонь из обсидиана.
— Да.
— И в этот день ахау-на повелела тебе собираться в путь? — уточнила Кох.
— Нет, это случилось позже. — И я рассказал ей, как мне пришлось умолять Марену, чтобы меня отправили в прошлое.
