type='note'>[764] — вы пытаетесь смотреть сквозь бумагу, в точку, которая словно находится на глубине в несколько футов, и если не будете обращать внимание на всякие закорючки, то различите форму (точнее, пространство, хотя и это неверно, ведь перед вами плоскость и ничего более; причем если вы закроете один глаз, то вообще ничего не увидите). Сосредоточьтесь на изображении, возникшем из хаоса, и оно станет объемным и глубоким, а в следующий момент вы поймете, что именно там нарисовано. По мере того как порошок Рулевого впитывался в мою нервную систему, я будто медленно открывал свой второй глаз; вот какие-то контуры проступили на востоке, и теперь мои зрачки медленно фокусировались на предмете или явлении, скрытом за водопадом имен, дат, цифр, квинтильонов зернышек мусора, из которого слагается этот чудовищный мир, и я начинал прозревать нечто состоящее из всего названного, но им не являющееся. Оно зловеще маячило впереди.
(68)
ОМОД сделал ход. Я сделал ход. Он ответил. Я двинул череп в направлении этой формы. Судя по всему, это могла быть разрушенная пирамида или потухший вулкан, но ужасно траченный временем — весь в трещинах и камнепадах. И чуть ниже вершины виднелось что-то странное, выступ, похожий на гигантскую бородавку. ОМОД опять сделал ход.
М-да.
Я продирался сквозь информационную пургу. Столько шума и такой слабый сигнал. Это напоминало снег телепомех на экране телевизора. Компьютер сделал ход. Гм. Не то. Нащупывать путь становилось все труднее. Все меньше и меньше кочек в болоте.
ОМОД сделал ход. Возможные варианты вспыхивали и гасли передо мной. Я шагнул вперед. Появилось ощущение, будто я поднимаюсь по высоким, кривым, разбитым ступеням. Вокруг выступали крупные фигуры, но я не сумел их рассмотреть и даже вообразить — ты не видишь ландшафт игры, скорее, обретаешь внутреннее представление о нем. Я напоминал себе того слепого альпиниста, который продолжает устанавливать рекорды в Тибете.[765] Поскольку он не может обозреть всю картину целиком, ему приходится собирать информацию по крупицам, нащупывая путь по траверсам между пиками, а потом составлять для себя модель маршрута, тщательно и последовательно, словно нанизывая бусы на нить. Ступеньки поднимались к 4 Ахау. ОМОД сделал ход. Я ответил. Вверх, вверх. Давай. Звук — нет, воспоминание о звуке слетело сверху, я слышал слабое неравномерное бормотание, голос из прошлого… Подобно тому, как забытое слово готово сорваться с языка, образ обретал законченность в моих мыслях. Но мне никак не удавалось вылепить его. Забудь об этом, Джед. Сосредоточься. Я понял, что на вершине есть полость, мы на чоланском называем это к’отб’ах, пещера в небесах. ОМОД старался скинуть меня со склона. Я ввел в игру еще один череп, установил его. Машина отреагировала. Гм. Еще несколько шагов… Так. Я двинулся вверх.
Выше и выше. Под ногами крошился ржаво-красный камень, словно я оказался в бэдленде. Я поднялся над кронами деревьев. Мы сделали по ходу. Теперь я был так высоко, что даже кондоры не залетали сюда. Я стоял на западном склоне горы, который еще хранил дневное тепло. Съежившееся солнце было другим, не тем, которое встает и садится каждый день. К закату клонилось светило б’ак’туна, 394- летнее солнце, которое достигнет зенита только 4 Ахау. А поскольку мы находились на другой стороне мира — можно сказать, на отраженной стороне, — оно восходило на западе.
Вверх, вверх. Я сделал ход.
Так.
Последовала пауза.
Я словно очутился внизу, на плоскогорье или на tablero,[766] раз этот курган представляет собой руины мула в теотиуаканском стиле. Недалеко впереди зиял широкий зев в ровном уступе, неровный, перекошенный овал, а за ним — длинный ход в глубь горы, а дальше начинался следующий подъем, пологий talud…[767] а потом на краю следующей террасы я различил гигантский неровный тускло-оранжевый в сумерках булыжник. Я пробирался вперед, непрерывно сражаясь с неутомимым ОМОДом.
Звук усилился, лучше сказать, тень звука стала резче. То низкое блеяние, то чувственный рев исходили из норы. По раскатам эха можно было определить, что пещера превышает размерами гору и при этом заполнена живыми существами. Они походили на летучих мышей и висели там этакими семейными группками, неисчислимыми триллионами. Но звук они производили вовсе не мышиный и были крупнее. У меня сложилось впечатление, что эти твари безволосые. Кто они? Их булькающие вопли ассоциировались, как ни странно, с детскими воспоминаниями, но не с гватемальским периодом… Ага, прояснилось.
Речь пойдет о Eumetopias jubatus.[768] Шел, пожалуй, третий год моей жизни у Одегардов, когда они взяли меня в паломническую поездку по церквям. Мы поехали в Сан- Франциско, потом в Сиэтл, и на обратном пути автобус остановился у Пещер морских львов[769] — это такой частный придорожный аттракцион около городка под названием Флоренс на орегонском побережье. Весной туда приплывает сотни три морских львов, они там спариваются на камнях. Вы спускаетесь на лифте с утеса, потом идете по вырубленному в известняке коридору к каменному балкону, который выходит в грот. Волны внизу поднимаются на высоту трехэтажного дома, а потолок пещеры находится футах в десяти у вас над головой, и вы пытаетесь понять, что там в бурунах делают эти горы жира и костей. Самка визжит, стоит быку в две тысячи фунтов весом взгромоздиться на нее, а самцы-холостяки в стаде и вожаки часами ревут, пугая друг друга, и этот рев гулким эхом отдается от влажных скал. Сегодня, если при вас произносят «ужасающе громко», вам приходят на ум искусственные звуки — грохот отбойных молотков, снимающих вершину горы, рокот громадных лайнеров, прогревающих двигатели, гром артобстрела, взрывов. И хотя какофония в этих пещерах была стопроцентно естественного и весьма старинного происхождения (что и говорить, брачные крики морских львов, должно быть, не шибко отличались от свадебного ликования, скажем, диатримы, анкилозавра или пентацератопса), она была невыносимой для моего уха, и это впечатление забыть я не мог. Я слегка подался вперед. Что-то зашелестело. Наверное, эти существа двигаются, расправляют крылья, готовятся к тому, чтобы устремиться наружу, когда 4 Ахау солнце погаснет. Они хлынут оттуда бесконечным потоком, сдерживавшимся долгие туны и к’атуны, дюжины дюжин б’ак’тунов, они заполонят землю и освоят ее. Вы видели, как летучие мыши вылетают из большой пещеры? Если нет, то я все равно не сумею дать достойное описание, а в противном случае мне и стараться не нужно. Самое пугающее в этом зрелище — ощущение, что черной туче не будет конца. Кажется, что вся земля внутри начинена летучими мышами.
Я осторожно, на ощупь, вошел в пещеру. Ага, ясно, блеяние и рев не однообразны в своей повторяемости и подчинены какой-то системе. Эти существа о чем-то говорят! Я постоял в квадрате около минуты, пытаясь разобрать отдельные фразы.
Да, это язык, точно, подумал я. Только я его не слышал прежде и даже готов был спорить, что это не человеческая речь, некоторые слоги напомнили мне брань обезьян ревунов… Если побыть здесь подольше, я пойму… но ОМОД снова сделал ход, он не прекращал работать. Солнце понемногу склонялось на запад к 4 Ахау. Я передвинул вперед восьмой череп на два квадрата, стараясь играть не слишком робко. Нельзя позволить ОМОДу снова перехватить инициативу. Я уже миновал вход в пещеру и находился в точке, откуда мог посмотреть на камень, нависающий надо мной. Не верится, что он держится на чем-то. Если он соскользнет и покатится вниз, то раздавит меня, как кованый сапог соломинку. А что еще важнее, завалит вход в пещеру, и эти ребята никогда оттуда не выйдут. ОМОД отошел на один квадрат назад, я сделал шаг вперед и потянулся вверх, ощупывая основание камня.
Опа.
Громада шевельнулась. Ужас. Я откатился вместе с креслом, сжался в комок, словно камень уже стал падать на меня. Но спустя немного времени выяснилось, что я все еще жив. Тогда я снова осмелился приблизиться. Гигант уравновесился и медленно колебался под воздействием ветра на своей неустойчивой оси. Это был качающийся камень, как пагода Чайттийо — Золотой камень — в Мьянме, которая, кажется, вот-вот скатится с уступа.[770] Вы, глядя на нее, просто понять не
