И, грудь избив плетнями в поле, Не пропоет в трубе пурга…

(«Снова город», 1918)

В закатном море желтый парус И призраки рыбачьих шхун… И словно душный женский гарус Закутал зеркала лагун.

(Венеция», 1918)

Стоит особенно остановиться на стихотворении «Венеция», которое, но понятным причинам, напрашивается на сопоставление с одноименным текстом Бориса Пacтернака, в первой редакции посвященным брату Михаила – Александру Штиху. Однако никаких общих черт самый придирчивый исследователь в них не обнаружит. Стихотворение М. Штиха удивительно органично описывает его собственное ощущение города, нисколько не похожее на пастернаковское. Поэт использует здесь омонимичные рифмы, придающие тексту напевность речитатива. А их смысловое соотношение выстраивает Венецию как мифологическое здание, нижняя часть которого омывается Летой, а верхняя упирается в голубые небеса: где-то посередине разместились городские площади, заполненные воркованием голубей:

Там, за дворцами, медлит лето, Но мне дано лишь знать одно – Что каждый переулок – Лета, Что все печали и заветы С гондолы канули на дно. И небо – только даль простая Любимой скалки голубей… В вечернем воздухе растаял Гортанный говор голубей.

Есть в небольшом поэтическом наследии М. Штиха и настоящие шедевры, прежде всего среди них нужно назвать стихотворение «Шторм» (1920-1921), которое, судя по датировке, написалось далеко не сразу по впечатлениям от пережитого, хотя в основу его сюжета и легло реальное событие. Ощущения человека, находящегося на грани жизни и смерти, переданы с поразительно» достоверностью. Калейдоскоп сменяющих друг друга с молниеносной быстротой бессвязных мыслей, главная из которых – мысль о твердой земле и домашнем уюте, отражает частоту накатывающих на палубу штормовых волн. Мысли путаются и перемежаются реальностью – бранью матросов, командами капитана, криками о помощи, грохотом валов:

Вспомнишь ты и мать, и друга, Жизнь и ту, что жизнью звал, И опять – матросов ругань, И опять – за шквалом шквал. Думал – прямо в руки счастье? Может, скажешь – свет не мил? Гнется борт и рвутся снасти, Мачту крепче обними! Где-то на другой планете Есть и кров, и порт, и мол… Может быть. Утешься этим! И когда в неверном свете На корму ползущий холм Рухнет – Поверни иначе: Скатерть, стол, уют, тепло… Там тебя, тревогу пряча, Ждут и плавят лбом горячим Запотевшее стекло…

Разорванность сознания героя и неровное, рывками, движение корабля, преданного на волю стихии, отражает рваный ритм стихотворения, создающийся благодаря разностопным стихам с ударной усеченной последней строкой: «Груз за борт!» Грохот, резкий скрип снастей, подобные взрывам удары волн о борта и палубу судна переданы выразительной звукописью, игрой на взрывных, сонорных и шипящих звуках:

И – назад: огонь в гортани, Жажда, грохот, стужа, темь… Гибель? Защитись бортами! В мачту! Кровь из-под ногтей!

Отдельного упоминании заслуживает текст «Крадучись дремотой тихою…», посвященный Б. Пастернаку – не только из-за посвящения. Его образный и ритмический строй отчасти напоминает поэтику «Сестры моей жизни» – книги стихов Пастернака, которая многократно обыгрывается в тексте М. Штиха («Это Жизнь твоя как пленница…», «И течет из Песен в письмах», «Ведь твоя Сестра мне – мачеха…»). Отсюда нехарактерная для Штиха глобальность «природных» метафор: «Крадучись дремотой тихою, / Ночь звенит, растет и пухнет», «Вдохновенье. – Буря, Иматра. / Рвали ворот как ошейник», «Вся земля, в груди ворочаясь, / Рвется вон, ломает ребра». Однако эти ассоциативные ходы кажутся совершенно сознательными. Поскольку поэт ведет живой диалог с поэтом, с которым ощущает не просто внутреннее родство, но внезапное тождество, так что не всегда, разберешь, о ком говорится. И при этом – с болью осознаваемый антагонизм:

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату