забыл.
Из внутреннего кармана он извлек толстенную пачку иранских риалов и, не считая, протянул их крестьянину.
— Прости, что мне пришлось грозить тебе пистолетом, — сказал Корсаков. — Думаю, на овощах ты столько не заработал бы.
Широкая заскорузлая ладонь сгребла деньги. Крестьянин тупо взирал на привалившее богатство.
Корсаков повернулся и зашагал по дороге в сторону фабрики и услышал, как крестьянин пробормотал ему вслед:
— Спасибо, господин.
Корсаков шел в полусне, словно солдат, который дремлет на ходу во время ночного марша. Он миновал ворота, не глядя на охранников, а те примолкли, когда он проходил мимо, и проводили его пристальными взглядами. Они знали Корсакова в лицо, знали, что он вернулся с задания, и не могли не задуматься над тем, почему он вернулся один. Сам его вид наводил на мрачные мысли: рваная запыленная одежда, там и сям забрызганная кровью, пыльные волосы, ссадины на лице и руках... Корсаков шагал по территории фабрики, и люди, попадавшиеся навстречу, останавливались и смотрели ему вслед. Он дошел до административного корпуса, властно отстранил с дороги часового и поднялся на второй этаж. Снизу доносился встревоженный голос часового, докладывавшего о неожиданном визитере начальству по внутренней связи. Ла Барбера по интеркому приказал охранникам, стоявшим в приемной:
— Сейчас придет парень с пистолетом — пропустите его. Я не хочу, чтобы он поднял тут шум. Но смотрите у меня: держать ухо востро! Приготовьте оружие и стойте у двери — если что, я вас позову.
Держась сомнамбулически прямо, Корсаков миновал приемную, в которой четверо охранников проводили его угрюмыми взглядами, и зашел в кабинет. Ла Барбера радостно развел руки в стороны, словно намереваясь обнять посетителя, не вставая из-за стола, и с фальшивой улыбкой воскликнул:
— А, мистер Келли! Чертовски рад вас видеть. Надеюсь, задание выполнено?
— Думаю, расчеты оказались неверны, мистер, — осевшим от усталости голосом ответил Корсаков. —
Группа погибла. Она и не могла не погибнуть — нам пришлось иметь дело с несколькими сотнями бойцов, причем недурно подготовленных. Местность они знают отлично, окружили нас на дневке в заброшенном монастыре. Мы держались несколько часов, но у них были минометы. Короче говоря, после того, как всех остальных убили, меня взяли в плен и доставили на базу.
— На базу? Вот как? Это интересно, — оживился Ла Барбера. — И где же она находится, как устроена? Сами понимаете, такие сведения могут очень пригодиться.
Ла Барбера уже видел Корсакова покойником с перерезанным горлом, но считал неразумным пренебречь полезными сведениями. Корсаков в двух словах описал местоположение крепости низари-тов, ее архитектуру, после чего внимательно посмотрел на сидевшего за столом жгучего брюнета и задумчиво спросил:
— Вам, наверное, очень странно видеть меня в живых? Не могли же вы серьезно думать, будто мы можем взять такую махину?
— Ну, у нас не было достаточно разведданных... — забормотал Л а Барбера.
— Возможно, — усмехнулся Корсаков. Его рука сноровисто изображала на листе бумаги подобранным на столе фломастером приблизительный план крепости низаритов, приписывая пояснения на полях. Он произнес, сменив тон, по-военному четко: — Оставляю вам план их крепости, сэр. Он приблизительный, но хозяева мне там ничего не показывали. Сейчас я просто валюсь с ног, но после того, как отдохну, готов дать все необходимые пояснения.
— Конечно, конечно, — поспешно сказал Ла Барбера, поднимаясь из-за стола. — Я понимаю, что вам пришлось перенести. Отдыхайте до утра. Может быть, вам что-нибудь нужно?
— Нет-нет, только спать, — покачал головой Корсаков. — Во сколько явиться завтра утром? Часов в десять будет нормально?
— Да, вполне, — поспешно закивал Ла Барбера. — Буду вас ждать, а пока отдыхайте.
Когда Корсаков вышел из административного корпуса, на дворе уже начинало смеркаться. Выйдя с территории фабрики и обойдя ее по периметру, он подошел к казарме. В проеме ограды топтались трое сицилийцев. Придурковатый Луиджи Торетта, едва завидев Корсакова, принялся что-то радостно кричать. Корсаков даже не пытался осознать смысла его выкриков и, лишь проходя мимо Торетты, весьма чувствительно ткнул его пальцем в диафрагму, так что тот судорожно раскрыл рот и замер, выпучив глаза.
— Чему ты радуешься? — укорил его Корсаков. — Из семерых вернулся только один, а ты раскудахтался от восторга. Ты бы рыдал, если бы у тебя была хоть капля мозгов.
Корсаков поднялся по ступеням крыльца и вошел в казарму. Сицилийцы проводили его угрюмыми взглядами. В здании дарила полная тишина. Шаги Корсакова раскатисто шаркали по линолеуму полов. От входа он сразу направился в медпункт. Внезапно дверь с грохотом растворилась перед ним, и он машинально выхватил из-за пояса пистолет. Выскочившая в коридор на звук шагов Рипсимэ с разгону налетела на него, и Корсаков немедленно схватил ее в объятия. Так они стояли некоторое время, не в силах оторваться друг от друга, Корсаков шептал в розовое ушко ласковые прозвища на четырех языках, а Рипсимэ молчала и только прижималась к нему все крепче и крепче. Внезапно она отстранилась, словно что-то вспомнив.
— А как твоя нога? — требовательно спросила она, упираясь ладонями ему в грудь.
Корсаков отозвался благодушно:
— Побаливала, конечно, но это нормально. Вообще-то мне некогда было о ней вспоминать, а раз не вспоминал, то, считай, и не болела.
— Ее надо обязательно посмотреть, — заявила Рипсимэ. — Бывают всякие осложнения... И потом, тебе надо помыться, ты ужасно грязный и запачкал мой халат. У тебя есть чистое белье, полотенце?
— Есть, — кивнул Корсаков. — Правда, насчет полотенца не помню, но можно взять у Розе — ему оно все равно уже не понадобится.
— Как не понадобится? Почему? — не поняла Рипсимэ, но, тут же сообразив, всплеснула руками: — Ты что же, вернулся один?
Корсаков замялся, но соврать было невозможно, и он нехотя подтвердил:
— Да, один. Уж такая это работа — рано или поздно кто-то не возвращается. Ну что ты, не плачь, успокойся, ведь я же здесь. Никто ведь не может жить вечно. Кому-то не повезет раньше, кому-то позже...
Бормоча всю эту чепуху, Корсаков гладил Рипсимэ по вздрагивающей спине и чувствовал себя крайне неуютно, поскольку женские слезы всегда лишали его душевного равновесия. В этот момент в вестибюле раздался телефонный звонок, разнесшийся по всему пустынному зданию. Трубку сняли; по модуляциям голоса Корсаков определил, что ответили на сицилийском диалекте, а следовательно, звонил Ла Барбера. Рипсимэ тоже услышала звонок, шаги в вестибюле, голоса. Она вновь отстранилась и сказала:
— Тебе надо отдохнуть. Иди смывай грязь, а я поднимусь к тебе чуть попозже, посмотрю твою ногу.
Корсаков поднялся в свой номер. Какие-то мелочи — скомканная майка на кровати, пачка из-под сигарет на тумбочке, шлепанцы неимоверных размеров под кроватью — еще напоминали ему о раскаявшемся наемнике Эрхарде Розе. Кроме Корсакова эти вещи уже никому ни о чем не смогли бы внятно поведать.— Эрхард Розе исчез из жизни почти бесследно, если не считать старых фото в криминальных досье и смутных воспоминаний тружениц портовых борделей. Корсаков присел на кровать, затем прилег, чтобы расслабить на минутку усталые мышцы, и, сам того не заметив, провалился в сон. Проснулся он от мягких прикосновений к ране, которая от перевязок и компрессов Рипсимэ затянулась очень быстро, хотя и беспокоила его до сих пор то легкой пульсирующей болью, то зудом. Приоткрыв глаза, Корсаков увидел, что Рипсимэ меняет ему повязку на бедре. Он улыбнулся, прикрыл глаза и снова забылся.
Снова проснулся он от какого-то неясного внутреннего толчка. В комнате было темно, только сквозь стекло, вздрагивавшее от ветра, в нее вливался свет луны. Белые покрывала на кроватях и светлый линолеум пола словно испускали легкое голубоватое свечение, а в местах, куда не заглядывал свет, копилась, как бы ожидая чего-то, непроглядная зловещая чернота. В ушах Корсакова еще звучал
