разбудивший его голос, который повторял: «Как ты мо жешь спать? Ты много знаешь, ты остался один. Зачем ты им нужен? Они зарежут тебя, зарежут именно в эту ночь, когда ты выбился из сил и дрыхнешь без задних ног. Они зарежут тебя, как свинью, если только ты позволишь им это сделать. Какой позор — уцелеть в переделке, где погибли все твои то-. варищи, посланные на верную смерть, и позволить каким-то грязным сицилийцам заколоть себя, как кабана...» Корсакову показалось, будто в коридоре за дверью кто-то есть: то ли до его слуха донеслось дыхание, то ли он услышал легкие крадущиеся шаги...
Он сам не мог бы сказать, что это было, но, изо всех сил стараясь не шуметь, откинул в сторону одеяло, соскользнул с кровати на пол, взял со стула лежавшую там «беретту», свернул одеяло таким образом, чтобы под ним угадывались очертания тела, и беззвучно переместился в левый от двери угол. В замочной скважине зашуршала отмычка, и под этот звук Корсаков щелкнул предохранителем. Дверь негромко скрипнула, на кровать Корсакова легла полоска тусклого света из коридора, и в комнату просунулся ствол автомата Калашникова с примкнутым штыком. Видимо, жертву и впрямь предполагалось прикончить штыком, дабы не поднимать шума. Кор саков, разворачиваясь в движении, бросился к вошедшему, левой рукой перехватил его руку, лежавшую на цевье автомата, а правой ногой ударил в пах. Одновременно он вскинул пистолет и выстрелил в голову второму ночному гостю, силуэт которого увидел в полумраке коридора. Грохот выстрелов, казалось, потряс безлюдное здание, тем более что к нему присоединился сдавленный вопль боли, — его издал автоматчик, получивший пинок в причинное место. Силуэт, маячивший в коридоре, как-то сразу сложился, словно марионетка, которую перестали тянуть за ниточки, и с шумом повалился на пол. Автоматчик, продолжая скрипеть зубами от боли и ярости, выпустил автомат, с лязгом упавший на пол, и правой рукой — левую держал Корсаков — скользнул куда-то себе за спину. Во мраке тускло блеснуло лезвие ножа. Однако ударить нападавший не успел: боль скрутила его в три погибели, когда Корсаков одним резким движением вывернул кисть его левой руки из сустава, словно лампочку из патрона. Убийца с воем присел, но тут же получил мощный удар коленом в челюсть, и его обмякшее тело Корсаков отшвырнул в угол, а автомат поднял с пола и закинул за плечо. Вдруг в дверном проеме что-то мелькнуло, грохнули два выстрела, и пули, выбивая искры из стен, с визгом заметались по комнате. Корсаков, однако, еще до выстрела успел упасть и перекатиться по полу. Когда он открыл ответный огонь, из коридора послышался шум шагов убегающего человека, и он бросился вдогонку. Бежавший, не останавливаясь, обернулся, выстрелил, и на Корсакова с потолка посыпались осколки лампы дневного света. В полумраке коридора, освещенного теперь только горевшей на лестнице одинокой лампочкой, Корсаков, не торопясь, пригляделся к убегавшей фигуре и, предугадав ее следующее движение, молниеносно вскинул пистолет и выстрелил. Бежавший споткнулся, сбился с шага и с разгону тяжело шмякнулся на пол. Корсаков пошел к нему, держа пистолет наготове. По пути на стене ему попался выключатель, и он включил свет. Под потолком запульсировали трубки ламп, осветив коридор, в конце которого на полу распростерлась человеческая фигура в такой неестественной позе, что становилось ясно: лежащего опасаться не стоит. Подойдя поближе, Корсаков увидел, что из кармана куртки убитого высыпались фотографии и веером разлетелись по полу. Он глянул в лицо мертвеца: это был придурковатый Луиджи Торетта, с такой радостью встретивший его днем в воротах. Корсаков вспомнил о том, как любил Торетта разглядывать втихомолку какие-то фотографии, и нагнулся из любопытства: интересно было узнать, что за снимки так развлекали несчастного недоумка. Оказалось, что на одних снимках изображены Богоматерь и различные святые, а на других — самые разнузданные порнографические сцены. Корсаков содрогнулся при мысли о том, что подобный тип целыми днями без дела околачивался рядом с Рипсимэ. Лаково блеснувшая струйка темной крови выползла из-под тела и ласково лизнула похабную фотографию. Корсакова передернуло от отвращения. Он оглянулся. У двери в его номер лежал второй мертвец — по рыжеватой шевелюре и такой же бороде Корсаков опознал в нем Пьетро Аббандандо. По лицу, в которое угодило несколько пуль из «беретты», узнать его было уже невозможно. До Корсакова донесся звук шагов с лестницы, и вслед за этим в коридоре напротив его номера появилась Рипсимэ. Она увидела распростертое у стены тело Аббандандо, затем Корсакова, стоявшего с пис- . толетом в руке над другим мертвецом, и застыла. Она полагала, что смерть, пожравшая товарищей Корсакова, осталась где-то далеко, и ее появление совсем рядом заставило Рипсимэ оцепенеть. Ей показалось, будто привычный дом, в который она ежедневно ходила на работу, весь пропитался какой-то липкой отравой, и она боялась сделать хотя бы шаг. Корсаков двинулся к ней по коридору, но его опередили: Сальваторе Д'Акилья, недобитый убийца, выскочил из открытой двери номера и с гортанным криком метнулся к Рипсимэ. Левой рукой, кисть которой свисала как плеть, он схватил шею Рипсимэ в локтевой захват, а правой приставил к ее горлу лез вие ножа.
— Стой на месте! — завизжал Д'Акилья медленно приближавшемуся Корсакову. — Стой, или я перережу ей глотку! Брось пушку!
Рипсимэ молча глядела на Корсакова расширенными от ужаса глазами, а тот, продолжая идти вперед, как ни в чем не бывало произнес:
— Нашел чем напугать! Да какое мне дело до этой девчонки?
От таких слов Д'Акилья на миг впал в растерянность, но этого оказалось достаточно: Корсаков выстрелил от бедра, не вскидывая руки, и пуля с липким хрустом вошла сицилийцу в переносицу. Тот уронил руки и сполз на пол по спине Рипсимэ, перевалился на бок, потом на спину и затих, широко раскрытыми глазами глядя в потолок. Корсаков опрометью бросился к Рипсимэ, обнял ее, стал гладить по спине, успокаивая. Под пальцами он ощущал теплую липкую кровь: это простреленный лоб сицилийца прочертил извилистую кровавую черту на белом халате. Дрожь, сотрясавшая тело Рипсимэ, постепенно утихала, и Корсаков, решив, что она уже может воспринимать его слова, прошептал ей на ухо:
— Мне нельзя здесь оставаться. Они послали нас на смерть, считали, что никто не вернется, а раз уж я вернулся, они решили убить меня. Я глупец, что не смог предвидеть этого, но жалеть уже поздно — теперь надо думать, как вырваться отсюда. У меня есть кое-какие дела на фабрике. Ты хорошенько спрячешься, а потом я тебя заберу, и мы удерем отсюда.
— Я не могу удирать, — дрожащим голосом возразила Рипсимэ. — У меня здесь отец и младшие братья, их могут убить из-за меня. Эти люди знают меня: пока тебя не было, те, которых ты убил, ходили за мной по пятам, а их начальник несколько раз приходил и говорил всякие гадости. Какой он мерзкий! — добавила Рипсимэ, содрогнувшись.
— Да Барбера? Да, не подарочек, — усмехнулся Корсаков. — Но послушай: пока все спокойно, ступай домой, собери всех своих. Если через час меня не будет, уходите. Постарайтесь обосноваться где-нибудь подальше отсюда — как можно дальше, слышишь?
— Куда ты собираешься? — воскликнула Рипсимэ. — Что я буду делать, если тебя убьют? Забудь об этих людях и бежим отсюда, пока есть время!
— Времени у нас нет, — возразил Корсаков. — Ла Барбера сейчас сидит и с нетерпением ждет сообщения о том, что я мертв, а ты в полном его распоряжении. А вот и он, — добавил Корсаков, услышав телефонный звонок внизу. Он чмокнул Рипсимэ в щеку и огромными скачками спустился по лестнице в вестибюль. В трубке, которую он сорвал с рычага, и впрямь раздался резкий голос Ла Барберы:
— Ну что вы там молчите? Это ты, Сальваторе? Как дела?
— Нет, это Луиджи, — на диалекте ответил Корсаков, рассудив, что с придурковатым Тореттой Ла Барбера вряд ли позволял себе пускаться в разговоры и потому не может помнить его голоса. — У нас все в порядке, босс. Парня прикончили, а девчонка вас ждет, так что можете приезжать.
— Это хорошо... Ты вроде как-то странно говоришь, Луиджи? — неожиданно спросил Ла Барбера.
— Да нет, босс, я всегда так говорю, — глуповато хихикнул Корсаков. Бесхитростный ответ успокоил Ла Барберу, и он сказал:
— О'кей, приберите там все, я сейчас приеду. Через несколько минут лучи автомобильных фар прочертили полукруг в ночном небе, запрыгали по деревьям садов, по обочинам дороги и, развернувшись у проема в ограде, вплотную уперли ослепительный свет прямо в двери казармы. Ла Барбера выскочил из машины, в которой сидел рядом с водителем, взбежал по ступенькам, но обернулся на пороге, услышав позади необычный звук. Он увидел, щурясь от яркого света, что его шофер, не успев выключить фары, медленно валится на бок, а из головы у него торчит рукоятка ножа. Ослепленный лучами, бившими прямо ему в лицо, Ла Барбера не мог ничего рассмотреть в окружающей тьме, но из тьмы вдруг раздался негромкий голос:
— Стой на месте и не дергайся. Шевельнешься — стреляю.
