на себя прежнего, но уж никак не похож на себя нынешнего. При паспортном контроле проблемы возникнут почти стопроцентно.
— Ты захватил эти документы с собой? Корсаков испытующе взглянул на Кауфмана, вместо ответа полез в карман, вынул документы и протянул ему. Тот просмотрел фотографии и покачал головой.
— К Давиду по этому поводу обращаться бесполезно, — поморщившись, объяснил он. — Давид больше всего боится засветить тех, кто делает ему разные фальшивые бумаги. Говорит, что это самое рентабельное из всех его предприятий. Но что-то предпринять я все-таки попробую. В конце концов переклеить фото — это не паспорт поменять... Кстати, новые фотографии у тебя с собой?
Корсаков протянул ему маленький пакетик — снимки, сделанные за полчаса в крошечной фотомастерской на Брайтон-Бич. Корсаков любил прогуливаться по этому району, где в последние годы все чаще можно было услышать русскую речь. Спохватившись, он вытащил вслед за пакетиком из другого внутреннего кармана увесистую пачку долларов.
— Это для тех, кто будет выполнять заказ, — сказал он.
Кауфман профессиональным движением перелистал купюры и поцокал языком:
— За такие деньги даже этот молодой жлоб Давид прислушается к моей просьбе. Сделаем так: на одних бумагах просто переклеим фотографии, но кроме них закажем еще и совсем новые. Ты прав, мой мальчик, на серьезное дело денег жалеть нельзя. Какую фамилию ты хотел бы носить в следующие несколько лет?
— Все рано, дядя Бронек, — с улыбкой отмахнулся Корсаков.
Кауфман прищурился:
— Да, точь-в-точь покойный Федор — узнаю этот жест... Сын исполняет завет отца — воюет против всего мира и не может остановиться... Не слушай меня, это я про себя. Надо бы тебе что-нибудь славянское — некоторые польские фамилии звучат удивительно по-русски. Имя, правда, должно быть американское — тут уж ничего не поделаешь.
— Хорошо, дядя Бронек, вам решать, — сказал Корсаков. — Главное — будьте поосторожнее, когда придете передавать пакет. Лучше пришлите кого-нибудь вместо себя. Помните: пакет должен получить человек по имени Патрик де Соуза, и... — Кор- саков на мгновение задумался. — И у него должен быть на шее такой же амулет, как у меня.
Кауфман посмотрел на расстегнутый ворот рубашки Корсакова — из-под рубашки мягко поблески- вал прильнувший к смуглой коже золотой скорпион, слишком, пожалуй, большой для украшений та- кого рода. Слова Корсакова показались Кауфману какими-то двусмысленными, и он спросил:
— А что, разве ты не сам будешь получать пакет? Корсаков вздохнул — приходилось объяснять все до конца.
— Видите ли, дядя Бронек, в ФБР и в полиции уже знают, что у меня... ну, другое лицо. Четверо фараонов могли рассмотреть меня в упор. Возможно, мне следовало пристрелить их; возможно, оставив их в живых, я осложнил свою задачу, но тем не менее я просто посадил их под замок, чтобы спокойно добраться до Нью-Йорка. Они, конечно, поняли, кто я, и теперь на основе их описания наверняка составили фоторобот. Так что мне не стоит крутиться в районе, который под колпаком у ФБР. В «Милагро» живет мой старый приятель — у него чистые документы и внешность такая, что подойдет под любой фоторобот. В то же время он ни капли на меня не похож.
— Ну и ловок ты стал, парень... — задумчиво протянул Кауфман. — Такая голова! Ты уже больше не учился с тех пор, как ушел из университета?
— Я все время учусь, дядя Бронек. Даже сейчас, — с улыбкой промолвил Корсаков, поймал заскорузлую лапу Кауфмана и стиснул ее, совсем легонько, в прощальном рукопожатии. Повернувшись, он зашагал прочь и только в проеме ворот, не оглядываясь, помахал рукой. Бронек Кауфман озадаченно посмотрел на свою ладонь: нежностью она не отличалась, и все-таки у него осталось ощущение, будто пальцы, только что сжимавшие ее, были то ли каменными, то ли деревянными.
— Ну да, это их там так тренируют. Бедный маль чик, — вздохнул Бронек, вышел из склада на солнце и громким воплем призвал водителя погрузчика обратно к работе.
— Заканчивай пока с тем контейнером, а мне надо позвонить, — приказал он подбежавшему водителю. Пройдя в свою каморку, где хранилась вся складская бухгалтерия и стоял телефон, он набрал номер офиса Давида Фишмана.
Четырнадцатилетний паренек Льюис Кларк по прозвищу Тыква выскочил из пиццерии, прижимая к животу огромный пакет с десятью порциями пиццы. Накормить следовало восемь человек, но по традиции он всегда брал на пару порций больше на тот случай, если появятся отсутствовавшие едоки. Прозвище «Тыква» приклеилось к Льюису Кларку в раннем детстве, когда он был пухленьким и упитанным до того, что весь лоснился. Однако после того, как его родители разошлись, отец уехал на Запад, не оставив адреса, а мать через некоторое время просто бесследно пропала, Льюис попал на иждивение бабушки и вскоре стал привыкать к тому, что сытный обед надо рассматривать как большую удачу, а не как нормальную жизненную ситуацию. Вдобавок Льюис начал стремительно расти и вскоре из кругленького толстячка превратился в длинного, тощего и нескладного парня, кулаки которого были всегда сбиты в уличных драках. Участие в драках являлось для него платой за счастье, ибо с тех пор, как Льюис встретил ребят из шайки «Воздушные дьяволы» и они приняли его в свои ряды, ощущение счастья не покидало его души. Теперь ему всегда было куда пойти, в его жизни постоянно происходили разнообразные события, пряно приправленные риском, он знал, что друзья всегда выслушают его и постараются помочь. Поэтому он всей душой любил свою шайку, — любил до того, что порой, деля с товарищами трапезу и оглядывая их лица, он чувствовал, что на глаза у него наворачиваются слезы. Льюису часто приходилось драться, но он привык к этому, и его счастье было бы неполным без постоянного ощущения борьбы и опасности, исходившей от полицейских, от тех, кто пытался защитить от шайки свои деньги и свою собственность, и вообще от всяких «плохих парней». Несмотря на туманность этого понятия, Льюис и остальные члены шайки прекрасно чувствовали его внутренний смысл. Мир сопротивлялся желанию шайки всегда иметь вдоволь еды, спиртного, наркотиков, девчонок и прочих житейских благ, сопротивлялся желанию Льюиса и его друзей вести жизнь, полную приключений, и быть предметом восхищенных пересудов. Зримым выражением этого сопротивления и становились «плохие парни», первым признаком которых являлось отсутствие надлежащего уважения к членам шайки. Льюис тащил еду для всей компании к знакомой пожарной лестнице и ухмылялся во весь рот, вспоминая недавнее укрощение одного из таких плохих парней. Берн Томас, который, уколовшись, всегда делался жутко заводным, заметил на улице одного здешнего чистоплюя, папаша которого, кажется, работал учителем р школе. Сперва все подумали, что Берн просто бесится от нечего делать, но своего приходилось поддержать, и парня, на которого указал Берн, окружили, решив для начала получше его разглядеть. Берн кричал с пеной у рта, что парень постоянно смотрит на них с презрением, и все увидели, что Берн прав, а когда парню предложили в знак покорности поцеловать руку предводителю шайки Джону Флемингу, чистюля неожиданно ответил такой злобной бранью, что всем стало окончательно понятно: Верн прав, и перед ними настоящий «плохой парень». Его колотили битый час, пока этот оливковый мулатик не сделался исчерна- синим и не попросил прощения. Льюис с удовольствием вспоминал, как вздувались на разбитых губах парня кровавые пузыри, когда он, лежа на боку, с трудом выдавливал из себя мольбу о пощаде. Плохих парней было много, и большинство из них понесло справедливое наказание — неотъемлемым компонентом нынешнего счастья для Льюиса служило обилие приятных воспоминаний. Лишь одно темное пятно портило этот светлый фон — то утро за пару дней до убийства Эдвардса, Большого Джеффа Эдвардса? дружившего, по слухам, с самим Никки Барнсом, выше которого уже сродни только звезды. Плохой парень сам явился в самое сердце их владений, и они не только не смогли его за это наказать, а отдали ему ножи и готовы были умолять его о пощаде. Льюис целый час провалялся на крыше после того, как тот ужасный тип ударил его всего один раз, да и то мимоходом. Впрочем, если не врать самому себе, то приходилось признать: Льюис просто здорово сдрейфил и старательно притворялся нокаутированным, чтобы злобный пришелец не взялся за него всерьез. Судя по фотографиям в газетах, именно тот тип и прикончил Эдвардса, но сам Льюис не рискнул бы с полной уверенностью утверждать, будто на газетных фотографиях изображено именно лицо их обидчика — Льюис запомнил только его взгляд, полный такой злобы, которую можно было назвать только «сатанинской» и «звериной». Казалось, незнакомец едва удерживается от того, чтобы не перерезать глотки всем членам некогда грозной шайки, в тот миг безвольно валявшимся на крыше. Остановило его, понятное дело, не милосердие, в которое Льюис не верил, как и в прочие высокие слова, — просто проклятый демон
