Мне пришлось вновь повторять свою нехитрую историю, и я ждал, что сейчас капитан скажет мне, что я могу идти домой, и покажет путь к остановке. Но не тут-то было.
— Кончай дурака валять. Я с тобой не собираюсь чаи гонять. Кто тебя послал?
Разговор становился неприятным. Мои объяснения не помогали.
— Я вернусь через полчаса, и тогда ты мне все расскажешь. Не спеша, по порядку, и главное кто тебя послал.
В таком духе с перерывами в час-полтора разговор продолжался до самого вечера. Становилось холодно. Я уже несколько раз повторил, что учусь в авиационном техникуме, но капитану ужасно хотелось, чтобы я в чем-то признался, и он грубо напоминал мне, что я не „в гостях у тещи”. Дома, наверное, волнуются. Ведь почти восемь часов вечера.
— А ну выходи, — мы подошли к грузовику. — Залезай в грузовик, но не вздумай убегать. Он стрелять будет.
Капитан указал на лейтенанта с букетом цветов, тоже полезшего в кузов. Грузовик довез нас до трамвайной остановки, и мы пешком пошли вдоль трамвайной линии. Я понял, что сейчас мое приключение кончится. Лейтенанту явно было не до меня. Он спешил на свидание.
- Какой это район?
- Сталинский.
- А куда этот трамвай идет?
- В Сокольники.
„Шерлок Холмс” был удовлетворен и отпустил меня, посоветовав больше не попадаться.
Предавшись воспоминаниям, я задремал. Стало удивительно уютно, и я забыл про свои теперешние неприятности.
- Заходите, — вернул меня к действительности голос полковника.
- Дайте мне позвонить в ЛИПАН.
- Ладно, звоните. Только это бесполезно.
Заместитель начальника отдела кадров, до которого мне удалось добраться, сказал, чтобы я не подписывал никаких бумаг. Я с торжеством опустил телефонную трубку. Если надо, теперь я готов переночевать в министерстве. Это даже интересно. В ЛИПАНе знают, где я нахожусь, и выручат. Когда я подтвердил полковнику, что подписывать путевку не буду, тому, похоже, уже все было безразлично.
- Возьмите ваш пропуск, - без всякой злости, равнодушно, кадровик протягивал мне пропуск. На другое утро улыбающийся Вэ-Ка сказал, что приказ о моем зачислении в сектор Флерова подписан.
Начало моей работы в ЛИПАНе, уже в качестве полноправного сотрудника с причитающимися талонами на молоко и обед, совпало с моментом триумфа Курчатова и тех, кто вместе с ним взялся за производство атомной бомбы. После взрыва на причастных к нему посыпались награды. Поток золотых медалей, ордена, сталинские премии, дачи, автомашины. Советскому правительству было за что благодарить ученых. И оно не скупилось, ожидая от ученых еще большего. Например, водородной бомбы. Надо сказать, что в ЛИПАНе известие об успешном испытании атомной бомбы было встречено с ликованием. Ведь каждый понимал, что наша лаборатория
— это основание советского атомного гриба. И никому в голову не приходило начать рассуждения об опасности атомной войны. Все происходящее воспринималось лишь как некое соревнование с американцами. При этом было совершенно ясно, что никто враждебных чувств по отношению к ним не испытывает. Засиживаясь допоздна в своей комнате, я часто слышал, как мимо, весело насвистывая, проходит Курчатов. У него были причины радоваться - успех был очевиден.
Среди счастливчиков оказался и начальник нашего сектора Гэ-Эн. Он стал Героем Социалистического Труда, получил Сталинскую премию. Ему подарили дачу и автомашину „Победа”. Трудно было представить себе более удачливого человека. Но, видно, что-то не ладилось у моего шефа в отношениях с людьми. Поговаривали о каких-то трудностях, появившихся у него „там”, на востоке, где работали над ядерным оружием. Я не знал подробностей, да и не интересовался ими. Для меня Гэ-Эн оставался героем. Тем временем в секторе начали поговаривать, что скоро он перестанет ездить на восток.
После защиты дипломного проекта я продолжал некоторое время свои опыты, но работа не ладилась. Недавно умерла моя мать, и я был в подавленном настроении. Опыты я делал совершенно один и, в конце концов, понял, что аппаратура нуждается в серьезной переделке. К тому же интерес к моей задаче явно упал.
В это время Эн-Эн вместе с одним из физиков начал сооружать небольшую экспериментальную установку, которую мы на нашем научном жаргоне называли ускорительной трубкой. В миниатюре на этой „трубке” воспроизводился процесс сгорания водорода, происходящий на Солнце, и впоследствии реализованный в водородной бомбе. Случилось, однако, что коллега Эн-Эна приглянулся академику Курчатову, и тот сделал его своим заместителем по делам, связанным с производством плутония для бомб на одном из уральских заводов. Я прервал свои опыты и присоединился к Эн-Эну. Началась бесконечная возня с трансформаторами, насосами и прочей техникой.
Прошло несколько месяцев, и, наконец, наступил долгожданный момент, когда наша трубка „задышала”. В стеклянной колбе вспыхнул электрический разряд, загорелась красная лампочка - сигнал того, что включено высокое напряжение, и прибор в углу комнаты начал регистрировать нейтроны, или, как их полагалось называть, „нулевые точки”.
Мы не могли работать в Главном здании, где находилось много людей. Радиация от нашей трубки была опасна для окружающих, и поэтому наши опыты мы продолжили в специально для нас построенном домике с толстыми бетонными стенами. Эн-Эн был склонен продолжать усовершенствование нашего детища, „вылизывать” установку, но темперамент его нетерпеливого младшего брата пересилил. Мы начали запланированный опыт. На сей раз речь шла об измерении некоторой величины, которая могла заинтересовать людей, работавших над водородной бомбой. Мы справились с задачей и, наконец, определили нужную величину с достаточно хорошей точностью.
Однажды вернувшись с обеда, я застал Эн-Эна рассказывающим о наших опытах высокому молодому мужчине.
- Андрей Дмитриевич Сахаров, - произнес он, указывая на гостя. - Познакомьтесь.
Ничего необычного во внешности Сахарова я не заметил, но было в нем нечто, отличавшее его от знакомых мне физиков. Сахаров, похоже, умел слушать - дар, далеко не всем свойственный. Сахаров не спорил с Эн-Эном, не перебивал того, а лишь молча слушал. И терпеливо ждал, когда Эн-Эн кончит свои пространные объяснения. После этого Сахаров задал несколько вопросов и ушел. Я сразу же забыл про нашего посетителя, поглощенный какими-то неотложными делами, и вспомнил его лишь, когда услышал его имя после первого взрыва советской водородной бомбы. Мне стал понятен его интерес к цифре, которую мы измеряли. Я не удивился, что Сахарова сразу же избрали в академики, но никак не мог предположить, что этот человек через некоторое время привлечет к себе внимание всего мира, как ученый, для которого свобода - высшая из человеческих ценностей.
Наконец настало время писать отчет о наших измерениях. Я начал подготавливать рисунки, но как-то меня позвал к себе Гэ-Эн и шутливо спросил, не надоело ли мне работать с его братом. Вопрос был задан неспроста. Оказывается, Гэ-Эн хотел предложить мне провести некоторые измерения вместе с Кутиковым. Раз нужно, я начну опыты с Кутико-вым, а отчет закончат без меня. Когда он был напечатан, я прочитал его и страшно удивился, не обнаружив себя среди авторов. Что же в таком случае я делал весь год? Это, ежели не считать дипломную работу, был мой первый научный труд, и, работая, я не жалел сил. Есть нужная цифра, но к ней я, оказывается, не имею никакого отношения. Выходит, целый год я гонялся за миражем, за призраком. Зато среди авторов кроме братьев Флеровых, я вижу нового сотрудника сектора, присоединившегося к нам месяца за четыре до окончания работы. Почему такая несправедливость? Я ничего не имею против моего товарища по работе, поскольку он принимал участие в опытах. Но почему единственным письменным свидетельством моего участия в работе является административное взыскание за оплошность, допущенную новым сотрудником сектора.
История, за которую Эн-Эну и мне влепили по выговору, могла обернуться настоящим ЧП, чрезвычайным происшествием с самыми печальными последствиями. Однажды вечером, обсуждая опыт, мы
