решили с Эн-Эном проверить что-то, не дожидаясь следующего дня. Я пошел в комнату, где в свинцовом контейнере хранилась ампула с радием. Ампулы на обычном месте не было. Что случилось? Мы обеспокоились, быстро пристроили измерительную аппаратуру на столик с колесами и начали его катать по домику. Приборы молчали. Значит, ампулы в домике нет. Расстроенные, мы ушли домой. Утром мы узнали, что наш новый сотрудник положил ампулу на пол в углу комнаты и забыл про нее. Начались расспросы уборщицы.
- Такая маленькая штучка? На веревочке? Я ее в мусорный ящик бросила.
Дело происходило перед Первым Мая, и территорию очищали от мусора. Мы выглянули в окно. Недалеко от нашего домика стоял грузовик, груженый мусором.
- Бегите, остановите его, - обратился ко мне встревоженный Эн-Эн, - а вы, Виктор, бегите за дозиметром.
Нам повезло, ампула оказалась в мусоре. А что было бы, окажись она на одной из московских свалок? пришлось бы нам ворошить тонны гниющего хлама. Выговор на листе бумаги с грифом в правом верхнем углу „Совершенно секретно”, возможно, был подколот в папку, хранившуюся в той же самой комнате первого отдела, куда попал и отчет о наших измерениях.
Уходя из домика, где я работал более года, я предчувствовал, что никогда более уже не вернусь сюда. После истории с отчетом никакая сила не заставила бы меня работать с Эн-Эном, хотя я не знал, кому из Флеровых и по какой причине пришла в голову мысль не включать меня в авторы работы. Конечно, в целом у меня оставались хорошие воспоминания о работе с Эн-Эном, учившем меня работать руками. Не знаю, жалел ли Эн-Эн о моем уходе. Он ушел из моей жизни, и с какого-то момента фамилия Флеров однозначно ассоциировалась с Георгием Николаевичем, Гэ-Эном.
Работа с утра до ночи разрывала связи с внешним миром, сжимала его до нескольких комнат, где на столах лежали паяльники, резиновые перчатки, и стучали насосы. Оставалась дорога от дома до лаборатории в плотно набитых пассажирами вагонах метро. Здесь, уцепившись за алюминиевые поручни, можно было с книгой в руке на время отвлечься от раздражающих мыслей, почему я целый месяц не могу очистить уран от каких-то загрязнений или как открыть контейнер с порошком плутония, у которого заклинило крышку. Правда, в это время можно было и пофантазировать о новых опытах, не имеющих никакого отношения к нынешней работе.
Друзья студенческих лет уехали из Москвы, новых я не завел. Иногда в воскресенье я отправлялся навестить друзей детства. Те из них, кто уцелел во время войны, не были учеными. Вернувшись с войны с орденами и ранами, они были теперь простыми рабочими. Встречи с ними обычно сопровождались выпивками, а когда приходили знакомые девчата, мы пели песни и танцевали.
Летний отпуск заставал врасплох, и я удирал из Москвы куда-нибудь на юг, в теплые края, к Черному морю. Как-то, оказавшись в горах, на Кавказе, я вместе с группой туристов вышел в красивую зеленую долину. Вокруг не было видно ни одного дома.
- А вы знаете, где мы сейчас находимся? - спросил один из спутников, хорошо знавший эти места.
- Вы видите конский щавель? Это признак человеческого жилья. Здесь когда-то был аул, о котором Лермонтов писал „Велик, богат аул Джемат, Он никому не платит дани... ”. Конский щавель — это все, что от него осталось.
Я мало знал о том, как с Кавказа в Сибирь эшелонами отправляли горцев, понадеявшихся, что война избавит их от советской власти. Аул Джемат, или его звали уже иначе, сравняли с землей. Однако психология завоевателя пустила свои ростки и во мне, и я не подумал, как ужасно должны были выглядеть склоны прекрасных гор, когда солдаты НКВД пинками гнали к грузовикам плачущих детей и женщин.
За Клухорским перевалом по дороге к Сухуми к нам присоединилась группа альпинистов, а также милиционер с винтовкой, на лошади. Слева над дорогой нависали скалы, справа был обрыв. Временами дорога круто уходила вниз, в лощины, заваленные снегом. На одном из таких „снежников” шедшая первой девушка-альпинистка вскрикнула, раздался выстрел, сопровождавший группу проводник из кавказцев, стянув с себя яркую майку, вытащил пистолет и вместе с милиционером открыл стрельбу. В ответ несколько раз выстрелили, и все смолкло. Оказалось, что, выйдя на „снежник”, девушка увидела мужчину с винтовкой, испугалась, закричала и, сев на снег, заскользила на незнакомца. Тот, видимо, от неожиданности выстрелил. Проводник сказал, что скорее всего это был кто-то из карачаевцев, бежавших из Сибири.
Эксперимент, начатый вместе с заместителем Флерова Кутиковым, длился недолго. Его трудно было бы назвать красивым и элегантным, и было ясно, что его результаты никогда не войдут в учебники. Как уже стало для меня привычным, мы работали с плутонием. Вопрос, который стоял перед нами, был прост. Можно ли найти условия, когда сгорание плутония в атомном реакторе будет сопровождаться накоплением нового горючего? Но это было не все. Ежели нам повезет, то не исключено, что откроется путь к атомной бомбе с небольшим количеством вещества, необходимого для осуществления взрыва. Ответ мы пытались получить как можно скорее и наиболее простыми средствами. Со стороны, для человека несведущего, подготовка к опытам вряд ли напоминала научную работу. В подвале мы плавили парафин и смешивали его с черным порошком карбида бора, обычно используемого, как абразивный материал. Этой смесью мы заполняли жестяные сосуды различной формы.
Результаты нашей работы не вызвали у нас восторга. Сенсации, судя по всему, не предвиделось. Мы быстро пишем отчет, который ложится на одну из бесчисленных полок первого отдела.
Мне и Кутикову скучать, однако, не приходится, и мы сразу переходим к новым делам. Кутиков вместе с Гэ-Эном уезжает на Урал, а я приступаю к определению очередной цифры, интересующей кое-кого из специалистов по атомным реакторам. Для человека с улицы название моей работы звучит какой-то тарабарщиной. Для меня это прежде всего металлический шарик из плутония весом граммов на двести. Такую штучку могут сделать только там, куда уехали Кутиков с Гэ-Эном. Чтобы получить ее, я нарисовал чертеж и через первый отдел отправил его по нужному адресу. Подготовив измерительную аппаратуру, я ждал, когда шарик из плутония прибудет в ЛИПАН, но однажды меня вызвал к себе Курчатов. Послезавтра он уезжает на Урал, в Челябинск-40. Мне надо срочно подготовить к отъезду свою аппаратуру, потому что Курчатов возьмет меня с собой. Это было в первых числах января 1953 года.
На перроне Ярославского вокзала стоял поезд „Москва—Свердловск”, последний вагон которого был предназначен для Курчатова. Это был вагон с застекленным салоном; я никогда ни до этого, ни позже не видел таких вагонов. Вместе с Курчатовым ехала его жена Марина Дмитриевна, двое охранников и директор одного из институтов, академик, специалист по металловедению.
Поезд тронулся. Я сидел в своем купе и читал книгу, когда Игорь Васильевич заглянул и, улыбаясь, предложил „слегка перекусить”. Обед был с водкой, но пили главным образом охранники и я. Марина Дмитриевна следила очень внимательно, чтобы Курчатов не выпил лишнего. Кажется, не все в порядке с его здоровьем. На другой день мы прибыли в Свердловск, и сразу же в вагон принесли телеграмму Курчатову с сообщением о награждении его орденом Ленина. Оказывается, в тот день ему исполнилось пятьдесят лет. Похоже, Курчатов ловко перехитрил всех и ускользнул от юбилейной суматохи. Вагон отцепили от состава, загнали в какой-то тупик и приставили к нему солдата с автоматом. Мои спутники отправились погулять по городу и купить бутылку вина. Я плохо спал ночь и вежливо отказался от прогулки, решив вместо этого подремать.
Вечером мы играли в карты, и все были в веселом настроении. Курчатов начал шутливо приставать ко мне. Днем он спросил, чем пиво „Жигулевское” отличается от „Московского” и теперь за столом начал вновь „пытать” меня. Я, как мог, отбивался, но развеселившийся Курчатов придумывал все новые вопросы. Почувствовав мое смущение, жена Курчатова вступилась за меня, и тогда Курчатов „перевел огонь” на одного из своих охранников, лысого верзилу. Тот, видимо, привыкший к этому, стал охотно подыгрывать.
— Слушай, Переверзев, ты в баню давно ходил?
— На прошлой неделе, Игорь Васильевич.
— Конечно, как всегда, в Сандуны?
— А куда же еще.
— Небось, как обычно, с дружком своим?