— Все и просили.
— И эта?!
— А-а… Люда Красновская тоже, ей первой эта идея о марше в голову пришла, — и Николай покраснел.
В общем, крышка Калашникову, влюбился, я вижу, он по самые уши в Красновскую. До такой степени, что даже на комсомольском собрании при всех заявил: «Беру над Красновской шефство: сделаю из нее классного оператора!»
Вот тебе и эмоциональная устойчивость!..
Согласился я марш написать, коль так надо. Калашников пообещал, что будет это марш батальона — не шутка! С мелодией сначала сложности были. Выручил инженер установки, толковый мужик!
Сразу же после моего приезда на «семерку» Калашников меня просветил: ты, мол, не смотри, что с виду инженер неприметный. До войны работал он над системами орудийной наводки, которые устроены по тому же принципу, что и «Редуты». А это значит, человек в нашем деле соображает!
Однако мне инженер показался странным на первом же дежурстве. Началось оно в четыре утра. Самое паршивое время! Особенно когда в небе спокойно, целей нет. Сидишь у экрана истуканом, глаза таращишь до рези, а потрепаться ни с оператором, ни с дежурным офицером нельзя. И заснуть боишься — под трибунал попасть можно.
И вот кемарю я, видно, перед первыми петухами. «Местные» помехи на экране тополями кажутся, лампы светятся, точно под южным солнцем печешься, а что-то так шелестит, словно волны выплескиваются, омывая песок. Благодать! И вдруг — что это? Неужели человек-амфибия в рог трубит, восседая на дельфине? Мать честная, такие звуки издает, что спина похолодела. Тру глаза: нет, картинка на экране не изменилась', отраженных от целей сигналов нет. Кто же так стонет, гудит, душу выворачивает? Вроде бы труба играет. Глянул на инженера и перепугался: оказывается, это он, сложил ладони лодочкой и изображает то ли американца трубача Луи Армстронга, то ли нашего одесского кумира Леню Утесова. Ну, думаю, засиделся инженер, сдвинулось у него по фазе что-то в голове. А он поиграл себе так минут пять и снова в карту-планшет уставился. После смены я к Калашникову:
— Слушай, Коля, по-моему, инженер не того, — я покрутил пальцем у виска.
— Че-го?!
— Понимаешь, во время дежурства он вдруг начал изображать из себя музыканта, гнусаво так, жуть!
— Ясно. Значит, браток, тебя ко сну потянуло. Первый раз на дежурстве, а так начинаешь!
— Кого ко сну?! Коля, да ты что?!
— Именно. Инженер тебя таким образом будил. Деликатный он человек, понимаешь? Другой бы так взгрел! С дежурства бы снял — вот тогда бы я на тебя посмотрел, как ты бы «затрубил»! Кстати, Гарик, воентехник первого ранга действительно трубач отменный… Он, когда война началась, сначала в народное ополчение пошел. В районе Автово был ранен: граната рядом с ним разорвалась. Пришел на «семерку» с осколком в носу. Времени, чтоб в госпиталь лечь, не было, обстановка не позволяла. Военврач Казакова прямо на «дозоре» лицо ему разбинтовала и хрящи выправила…
Совсем по-другому отношусь я сейчас к инженеру. Раньше героев себе представлял бравыми, удалыми. А теперь убедился, что тихие, неприметные, совсем не богатырского сложения люди могут быть смелыми и мужественными. Такие, как Купрявичюс. Или наш инженер. Мне подобные люди нравятся…
А инженер нет-нет да и устроит нам концерт: наловчился трубе подражать: «Ту-у… ту-ту-ур!..» Правда, если случается это в аппаратной станции, я сразу вздрагиваю: понял, мол, вас!
Чаще всего наш инженер наигрывает мелодию «Все выше, и выше, и выше…». Я Калашникову предложил позаимствовать этот мотив у летчиков для нашего марша, они не обидятся, мы им помогаем. Калашников поддержал меня и тут же выдал припев:
Но с остальным текстом дело шло туго. Впрочем, строчки первого куплета вроде ничего получились:
…Незаметно пролетело мое дежурство. Слышу снаружи глухие голоса, заскрипела лесенка. Я обычно сообщаю своему сменщику о сложившейся обстановке, но Калашникову говорить ничего не приходится — он мастер. Коля сам шепотом мне рассказывает:
— Понимаешь, три строчки следующего куплета придумал, а четвертую никак не могу. Послушай: «Мы видим — враг поднялся с аэродрома и курс свой взял на город дорогой. Слова команд несутся в микрофоны…» А дальше?..
— Встречает гадов летчик молодой! — выпалил я, усмехаясь: все равно Калашникову не понравится.
— Гарик! Ты голова! Записываем!.. Прекрасный куплет получился!
Я вышел из станции, довольно улыбаясь. Свежо. Листва на березках пожелтела. С хорошим настроением иду к кухне… «Юнкерс»! Неожиданно вынырнул и ползет прямо на меня. Кричу что есть сил: «Во-оздух!»… Засвистели бомбы. Упал, вжался в землю. Подхлестывает какой-то азарт, хочется встать, закричать: «Все равно промажешь, сволочь!»
Раздались взрывы сзади. И тут меня охватил испуг: «Там же «Редут», радиостанция, землянки!»…
К счастью, все обошлось благополучно. Калашников и инженер вышли из аппаратной.
— Я же видел его, видел! — чертыхался Калашников. — Вел по маршруту, пока цель с «местниками» не слилась.
— Вполне возможно, — согласился инженер. — Впредь нам следует быть осмотрительней.
…Сразу же после этого случая я предложил Калашникову две строчки к следующему куплету марша: «Пусть рвутся рядом мины и снаряды, в свои машины мы идем как в бой…»
— Да ну, опять ты, Гарик…
— А что, не так? — перебил я Колю. Он подумал и согласился…
— …Командир, оказывается, это у тебя роман с Казаковой назревает, а не у Осинина?
— Тебе до этого какое дело, Михаил Филиппович? Или это тоже в твои комиссарские обязанности входит?
— Конечно. Моя наипервейшая забота — думать о моральном облике моего комбата. Как же ты жене свои ухаживания объяснишь?
— Я не собираюсь перед тобой отчитываться, товарищ батальонный комиссар! Как хочешь, так и понимай!
— Гм-м… Ладно, хотя и озадачил ты меня. Но коль я не авторитет для тебя по должности, то буду говорить с тобой как мужик с мужиком. Ты чего, старый перечник, к девушке пристал, проходу не даешь? Ведь ей во сто крат тяжелей живется средь мужской братии. А ты — командир, пользуешься тем, что она слова тебе поперек сказать не может!.. До слез дело…
— Да погоди ты! По-го-ди! Не забывай все-таки, что я комбат и старше тебя по званию.
