Такой виделась Русь Блоку. Странный, пожалуй, образ, но весьма показательно, что у поэта родился именно такой. Хороводы во время пожаров. И отблески огня ложатся на лица этих дикарей. Пир во время чумы. И над всем этим многоликим миром царствует дорога.
Народы земли Русской настолько разнолики, что начинают сами собою множиться в людской фантазии. Сказания о самых удивительных народах прилежно записывают иноземцы, хотя относятся к ним с некоторым сомнением. Территория за Обью, кем-то названная Лукоморьем, описывается следующим образом (в воспроизведении австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна): «В Лукомории, горной и лесной стране, лежащей за Обью подле Ледовитого океана, есть город Серпонов, где живет народ серпоновцы, с грустинцами и серпоновцами ведут немой торг черные люди, лишенные дара слова человеческого, которые приходят от озера китайского с разными товарами, преимущественно с жемчугом и драгоценными камнями». А мы-то думали, что такое Лукоморье! Кстати, грустинцы – очень русское название.
«В Лукомории, – продолжает Герберштейн, – живут другие дикие люди с одним очень странным и баснословным свойством: рассказывают, что каждый год в ноябре они умирают или засыпают, а на следующую весну, в апреле, оживают, подобно лягушкам или ласточкам. Грустинцы и серпоновцы торгуют и с ними, но особенным образом. Когда настает урочное время зимнего засыпания, лукоморцы кладут в известном месте свои товары и скрываются; грустинцы и серпоновцы приходят и берут эти товары, оставляя взамен их свои в соразмерном количестве. Если же лукоморцы, проснувшись, найдут, что их обманули, что оставленное ими не стоит взятого, они требуют назад свои товары, от этого происходят у них частые ссоры и войны с грустинцами и серпоновцами».
Такие представления существовали в Москве в первой половине XVI века о северных территориях, куда скоро должна была направиться русская колонизация. Писатели XVII века пытаются уже по возможности объяснить эти фантастические рассказы. Немецкий ученый Адам Олеарий предполагает, что в Лукомории несколько месяцев продолжается непрерывная ночь и жители ведут подземную жизнь, пользуясь при общении подземными ходами. Рассказы о людях с собачьими головами, покрытых шерстью и т. п., по его мнению, произошли оттого, что жители берегов Ледовитого океана носят особенного рода верхнюю одежду из звериных шкур, обращенных шерстью наружу. Она закрывает тело с головы до ног и имеет один разрез около шеи. Рукавицы пришиваются к рукам, так что, когда в зимнее время дикарь наденет эту одежду, у него видно только лицо из отверстия около шеи.
Объяснения могут быть разными, правдоподобными и не очень. Мы можем без труда выяснить, кто такие чудь и меря, что это за народы такие. Но для поэтов они стали воплощением дикарского начала в русском человеке. Равно как и скифы «с раскосыми и жадными очами». Как Сибирь. Как страсть русских к дороге.
Где наш дом
Почему же мы, русские, так любим дорогу? Ведь мы всегда были оседлым народом. Быть может, сказалось наследство кочевых племен Великой Степи? И ведь что удивительно – нередко чувствуется стремление не освоить пространство, но затеряться в нем, раствориться, а то и уйти от мира. Народная легенда превращает царя Александра I в старца и странника Федора Кузьмича. Дескать, надоело ему все земное.
Дорога – жизнь, эту простую метафору встречаем мы еще в пушкинском стихотворении «Телега жизни». Случайно ли врывается в русскую литературу и действительность тема смерти в дороге? В пути настигает кончина и светлейшего князя Григория Потемкина, и великого писателя Льва Толстого.
Дорога в русском мире символизирует преодоление земного пространства, где дорожная повозка может взлететь, подобно птице, и в пьянящей удали пренебречь законами притяжения земли и здравого смысла. Ведь птице-тройке ведом путь по небу, и может он привести к мечтательным результатам, если, конечно, не повторится история гоголевского персонажа Степана Пробки, что «взмостился» под церковный купол, «а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись, шлепнулся оземь». А то придется дяде Михею, подвязавшись веревкой, полезть на небо, поближе к птице-тройке, со словами: «Эх, Ваня, угораздило тебя!»
Неизмеримые русские пространства всегда поддерживают в нас надежду, что мы можем уехать. Куда угодно. Скрыться. Убежать к другим людям и другой жизни. «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», – заявляет Чацкий. И кажется почему-то, что не найти ему этого уголка в нашей земной жизни. «Взвейтесь, сани, и несите меня прочь с этого света!» – кричит гоголевский сумасшедший. Может быть, именно он выражает извечную русскую мечту? Дорога должна вести к храму – это не только избитая мысль, это еще и жалкий компромисс, которого не приемлет русская душа. Дорога должна вести к Царству Божию.
О «праведной земле» читаем в пьесе Горького «На дне». Собственно, мы узнаем о ней только одно: мысль о праведной земле поддерживает человека. Просто нужно знать, что такая земля существует – и все. Даже если ты сам до нее не дойдешь. Имена у нее могут быть самые разные. Беловодье. Китеж. Небесный Иерусалим.
Как до нее добраться? Существуют довольно-таки четкие инструкции. Где, к примеру, находится Беловодье? За морем, на неведомых островах, отвечает народная легенда. Путь в нее ведет через Казань, Екатеринбург, Тюмень, Бийск, вверх по реке Катуни в Юго-Западный Алтай до Уймонской долины и отсюда неведомыми горными проходами в «Китайское государство» и после 44 дней пешего странствия приводит к цели.
О Беловодье говорили и писали как о стране с беспечальной жизнью, свободной от повинностей и податей, от всякого гнета и насилия, без государственной власти и войск, где живут по законам «древлего благочестия». Легенда о Беловодье, возникнув в конце XVIII века, особенно активно распространялась сектой «бегунов». Крестьяне покидали насиженные места, оставляли свои дома, чтобы достичь Беловодья. Такие случаи кончались возвращением либо исчезновением беглецов. Может, и вправду находили самые упорные некую обетованную землю?
Мечта о праведной жизни воплощалась иногда в странничестве – самое наивное, полное трогательной веры и высоких чувств русское заблуждение. Искал русский человек когда-то «беловодскую землю», искал и ищет град невидимый «Китеж».
Древнерусское «Сказание о невидимом граде Китеже» понравилось не только старообрядцам, но и замечательному композитору Римскому-Корсакову своим мистическим настроением и стремлением к Царству Божию на земле. «Ой, беда идет, люди, ради грех наших тяжких!» – кается толпа китежан при известии о приближающихся врагах. Что может помочь? Молитва. Она спасает от нашествия Великий Китеж, который заволакивается светлым туманом. Чудо свершилось! Татары разбегаются с криком «Ой, велик... Ой, страшен русский бог!». Пропадает в лесной глуши пропойца, трус и предатель Гришка Кутерьма – это, как вы понимаете, воплощение всех отрицательных черт русского характера.
Наконец, к самому настоящему раю приближаются герои оперы – не поймешь, то ли в земном, то ли в посмертном существовании: «Смерть ли то приходит? Новое ль рождение?». Заключительная сцена оперы показывает преображенный Китеж в виде «русского рая»: поют волшебные птицы сирин и алконост, возвещая, что «время кончилось, – вечный миг настал». Вот она – цель русской дороги. Как сказал один русский монах: «Настоящая Россия она там, за горизонтом, у Бога, и мы все к ней идем. Наш дом не здесь...»
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК ГОВОРИТ: «ДАЙТЕ МНЕ ДОРОГУ, Я НАЙДУ, О ЧЕМ ПОДУМАТЬ»
Не случайно русская культура так любит американца Уолта Уитмена: «Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу. Я здоров и свободен. Весь мир предо мною. Эта длинная бурая тропа ведет меня, куда я хочу...»
Почти здоров, отчасти свободен. Пространство забирается в легкие, переполняет радостью, и ты кричишь этой красоте: «Веди меня, куда я хочу!», – а в ответ раздается привычное: «Мать твою!»
Ну не все же русскому человеку ругаться матом. Ведь как хочется понять, что я, для чего мне новая
