Боже, спаси русских!

Русская литература создала грандиозный образ лентяя – привлекательный и трагический. Со времен Гончарова неспособность к действию стала называться именем героя романа «Обломов». Н. О. Лосский так объясняет природу «обломовщины»: «...русскому человеку свойственно стремление к абсолютно совершенному царству бытия и вместе с тем чрезмерная чуткость ко всяким недостаткам своей и чужой деятельности. Отсюда возникает охлаждение к начатому делу и отвращение к продолжению его; замысел и общий набросок его часто бывает очень ценен, но неполнота его и потому неизбежные несовершенства отталкивают русского человека, и он ленится продолжать отделку мелочей. Таким образом, обломовщина есть во многих случаях оборотная сторона высоких свойств русского человека – стремления к полному совершенству и чуткости к недостаткам нашей действительности...»

Интересно, что сам Гончаров видел черты Обломова в себе, вообще же считал лень и апатию «стихийной русской чертой».

Мы, русские, выдвигаем философские обоснования своей лени. Она сродни восточному «недеянию». В кризисные моменты, считает русский, самое мудрое ничего не предпринимать, потому что всегда есть шанс, что все уладится само собой. Образуется. Утрясется. Устаканится.

Как отмечают в статье «Ключевые образы русской языковой картины мира» лингвисты Левонтина, Шмелев и Зализняк, «чрезмерная активность выглядит в глазах русского человека неестественно и подозрительно. Русскому человеку очень естественно среди энергичной деятельности вдруг остановиться и задаться вопросом о ее экзистенциальном смысле. В этом контексте бездеятельность может восприниматься как проявление высшей мудрости, а лень – чуть ли не как добродетель».

Исследователи отмечают, что в русском языке есть ряд слов и синтаксических конструкций, выражающих идею «что то, что происходит с человеком, происходит как бы само собой». Примеры достаточно просты: человек говорит «постараюсь» вместо «сделаю» и «не успел» вместо «не сделал». Обстоятельства наделяются особой активностью: «образуется», «обойдется», «успеется», «мне не работается» и т. п. В подобных формулах есть две составляющие: «я не должен предпринимать усилий, чтобы нечто сделать (потому что в конечном счете от меня ничего не зависит)» и «если я ничего не буду делать, это все равно само произойдет». Ну зачем тогда развивать бурную деятельность?

Иностранцы в XIX веке воспринимали русскую лень без особого сочувствия. Особенно деловитые американцы. Их поражало использование рабочего времени русскими. Как известно, воскресенье – день, в который работать нельзя. В субботу наш человек готовился к празднику, в понедельник приходил в себя, а так как на неделе случался, как правило, еще хотя бы один религиозный праздник, то времени для работы оставалось совсем мало.

Не меньшее удивление испытывала наша соотечественница Надежда Тэффи, пригласив маляра для окраски двери. Ее беседа с работником протекала так:

« – Так вот, не можете ли вы сейчас приняться за дело?

– Сейчас?

Он усмехнулся и отвернул лицо, чтобы не обидеть меня явной насмешкой:

– Нет, барыня. Сейчас нельзя.

– Отчего же?

– Теперича десятый час. А в двенадцать я пойду обедать. А там то да се, смотришь, и шесть часов, а в шесть я должен шабашить. Приду завтра в семь, тогда и управлюсь».

А как же замечательные работники, о которых писал Ансело? И как смогли ленивые русские освоить территорию своей огромной страны, отличающейся суровым климатом? Эти закономерно возникающие вопросы заставляют нас усомниться в вековой русской лени. И все же вспомним бунинских крестьян – ведь они с натуры писаны. Богатейшая земля, чернозем – и лень, и бедность, и грязь. «Хлеба ни единая баба испечь не умеет...»

Чем объяснял Бунин этот парадокс? Разумеется, русским характером: «Да, уж чересчур привольно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограниченны».

Именно лень и безалаберность, считает писатель, стала главной причиной всех русских бед: «'Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь'. Да и делали мы тоже только кое-что, что придется, иногда очень горячо и очень талантливо, а все-таки по большей части как Бог на душу положит – один Петербург подтягивал. Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

– Ах, я задыхаюсь среди этой николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем, – карету мне, карету!

Отсюда Герцены, Чацкие. Но отсюда же и Николка Серый из моей 'Деревни', – сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то 'настоящая' работа, – сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность – вечная надежда, что придет какая- то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!»

Может, с самого раннего детства портят нас сказки, которые внушают веру в чудесное спасение, которое придет неожиданно и без всяких усилий с нашей стороны? Судьба дает нам какие-то подсказки, шпаргалки, подсовывает шансы – а мы их гордо отвергаем. Потому что мы согласны только на чудо. Которое произойдет без нашего участия, само собой.

В гостях у сказки

«Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса», – заявил русский поэт. А философ Борис Вышеславцев подвергает анализу стремление русских перенестись «за три моря, в иное царство, в иное государство». Как пишет философ, это есть, наверное, «главная и самая красивая мечта русского народа». Она, конечно, связана с надеждой заполучить Василису Премудрую, которая полюбит, подарит счастливую и безбедную жизнь. «Однако в сказочных путешествиях 'за три моря' содержится и нечто более возвышенное, а именно стремление к новому, неизведанному. У наиболее мыслящих представителей русского народа это однажды выразилось в мечте о космосе, который не просто 'за тремя морями', а гораздо дальше и недоступнее, а потому еще более заманчив», – уточняет философ.

Иван Ильин восхищается русской любовью к сказочным чудесам: «Все люди делятся на живущих со сказкой и живущих без сказки. Люди, живущие со сказкой, имеют дар и счастье по-младенчески вопрошать свой народ о первой и последней жизненной мудрости и по-младенчески внимать ответам его первозданной доисторической философии. Такие люди живут в ладу со своею национальною сказкою. А сказки русские – просты и глубоки, как сама русская душа».

Многие исследователи считают, что сказка повествует о нравственных ценностях народа. В этом смысле особое внимание привлекают образы Емели и Иванушки-дурачка. Совершает Иванушка какие-то бессмысленные поступки, бестолков он, непрактичен, а в конце сказки получает и царевну, и полцарства в придачу. А «умные» его братья, честолюбивые, деловитые, в дураках оказываются. И все наши симпатии на стороне Иванушки, потому что добрый он, жалостливый.

Не стоит забывать, что сказочные сюжеты находятся в тесной связи с мифологическими представлениями народа, а у русских особенно развито представление о «священном безумии» и «священной глупости», о том, что в бессмысленных поступках может быть заключен некий высший смысл – вспомним хотя бы юродивых.

Что касается лентяя Емели, то он уже давно служит упреком русскому народу. Вот, мол, воплощенная мечта бездельника – чтобы ничего не делать, на печи лежать и царскую дочку в жены получить! Осуждение также вызывают всякие плутоватые солдаты и воры, которых тоже хватает в русской сказке. При этом упускается из виду, что все они находятся в непосредственной связи с образом трикстера, героя-плута, присутствующего в мифах всех народов мира.

При этом особый укор со стороны исследователей вызывает приземленность и примитивность крестьянской мечты – есть, пить, отдыхать, жить богато. Как будто у людей, чья жизнь состояла из тяжкого труда и голодухи, могли быть другие мечты.

Е. Н. Трубецкой полон горького негодования: «Венцом этой солдатской и мужицкой мечты является