земное, близкое и родное, возможное здесь и сейчас…
Конечно, все было не так просто. Наличествовал в том же в клубе некий решительный человек, которого называли “майор”: ходил в пятнистом комбинезоне, голову брил, под носом оставлял щеточку темных усов. С учителем его связывали какие-то давние отношения: то ли они вместе где-то работали, то ли что. Так вот майор, видя, как у нее пылают глаза, скептически пояснил, что поет Буртай, разумеется, хорошо, и это не удивительно – Китай испытывает колоссальную потребность в ресурсах, у них задача: переключить эту трубу на себя. Однако, знаешь, ребята, которые оттуда, рассказывали, что социализм, он, конечно, социализм, но в городах, находящихся в китайской зоне ответственности, люди, которые с чем- нибудь не согласны, исчезают сразу и навсегда: вышел человек, скажем, из дома и не вернулся, и все, нет его, уже никто никогда не найдет. Говорят, это даже не спецслужбы государственные работают, а триады – китайская мафия, у которой здесь свои интересы. Наркотрафик в Европу, “белый путь Цань ю син”, начинается именно там…
— Что же делать? – спросила Вета растерянно.
Ей физически больно было расставаться с мечтой.
Майор щелкнул твердыми пальцами:
— Ну, прежде всего, девочка, выбрось из головы всякий “китайский социализм”. Глупости это – как бы ни разливался Буртай. Китайцы – это китайцы, а русские – это русские: то, что для них – сладкий рис, для нас – в горле ком… А вот есть, говорят, где-то за Омском такой городок, даже не городок, говорят, так – местность, ничья, брошенная деревня. И живут люди там, по слухам, совершенно свободно: без начальства, без мэра, без губернатора, без международной администрации. Сами решают – что им и как. Никто никого не обманет, не подведет. Законов у них вроде бы нет, есть только правила, и установлены они так, что жить человеку – легко. Ни один чужой в это поселение не войдет, будет плутать, будет ходить кругами, сутками, как замороченный: обычных дорог к этому поселению не ведет… Только если подскажет душа… Такой град Китеж… Вот там бы пожить…
— Сказка… — разочарованно ответила Вета.
А майор поднял руку и неторопливо поскреб ногтем бровь.
Лицо его приобрело хитрое выражение.
— Ну, это как посмотреть…
К счастью, школа в этом году закончилась. К счастью – потому что все весенние месяцы Вета прожила как в тумане. Стоило учителю войти утром в класс – а он вел у них не только историю, но и литературу, – стоило ему начать что-то рассказывать, и ее охватывал странный лихорадочный жар. Будто не кровь в ней текла, а летучий раскаленный эфир. В голове возникал легкий шум, звуки распадались на паутинные невнятные шорохи, сердце стучало, словно торопилось куда—то, кончики пальцев, напротив, были как будто из хрупкого льда. Она не понимала, о чем ее спрашивают. Лидка шевелила губами, но шевеление это не складывалось в слова. А если к ней обращался вдруг сам учитель, то отвечала она таким звонким голосом, который, казалось, сразу же превращался в хрусталь.
У других девчонок, впрочем, тоже горели глаза. Даже Лидка, подавшись за партой вперед, покусывала яркие губы. Вдруг начала их красить в какой-то интенсивно—фиолетовый цвет и была похожа теперь на куклу, неумело размалеванную детьми. Вете иногда хотелось ее ударить. Какое право Лидка имела на что-то претендовать? Неужели проклевываются в ее цыплячьих мозгах некие планы? Дура, дура набитая, к тому же уродина, каких поискать…
Здесь было совершенно не то, что с Гюнтером. С Гюнтером Вета как будто отрабатывала некий урок: иногда было странно, иногда любопытно, иногда даже приятно, как хмель от глотка вина. В любом случае ей хотелось, чтобы это быстрее закончилось. А тут – ошеломляющие смятение, беспамятство, лихорадка: от одного его голоса воздух подергивался слабо искрящейся мглой. По вечерам, особенно когда поселок стихал, у нее возникал какой-то сдвиг в голове. Ей казалось, что вот сейчас она встанет из-за стола – не рассуждая, не думая, – пойдет по темной улице к школе: горят в пристроенном флигеле два желтых окна, поднимется на второй этаж, откроет дверь… И что? Что она ему скажет?.. Что почти три месяца жила с немцем, который потом бросил ее? Что ее выщелкнули из консорциума, как ничтожную тлю? Иллюзий не было: ему, конечно, уже обо всем сообщили. Овчарка – вот как ее теперь звать…
А Гюнтер ей однажды все-таки позвонил. Вета и не подозревала, что телефон, который был им когда-то подарен, еще работает. И вдруг в ночной тишине – заливистая весенняя трель. Оказывается, Гюнтер специально для этого перевел деньги на счет. Ну, работает теперь в Роттердаме, занимает примерно такую же должность, как здесь, помнит, скучает, волнуется, хотел бы ее повидать, полагает, что где-нибудь через год, когда эта штрафная санкция будет с него снята, появятся некоторые перспективы. В конце концов, даже их генеральный менеджер женат на славянке… Вета ровным голосом ответила, что у нее все в порядке. И неожиданно для себя добавила, что звонить ей больше не надо. Не надо больше звонить, не следует, ни к чему. Гюнтер что-то еще бормотал. Она выключила телефон. Голова у нее была пустая. Гюнтер, Гюнтер, пацан – пошел ты, знаешь куда…
Выпускные экзамены она сдала без труда. И нисколько не удивилась, что оказалась лучшей в их классе. Видимо, проявил себя запас прежних знаний. А на выпускной вечер в школе решила вдруг не идти, сказалась больной, и, как выяснилось потом, абсолютно правильно сделала. Вечер закончился грандиозной дракой: местный охранник не справился, пришлось вызывать немецкие патрули, трое из параллельного класса попали в больницу, а Бамбиллу, тролля бугристого, арестовали: кого-то он там отоварил обрезком трубы.
Впрочем, это тоже было уже позади. Главный вопрос, который ныне вставал перед ней: как дальше жить? Еще за месяц до выпускных экзаменов ей пришло из администрации фирмы письмо, где ее вежливо, со всяческими реверансами, извещали, что в связи с окончанием школы выплата “учебной стипендии” будет прекращена. Также будет снята льгота по аренде жилья: за квартиру ей теперь придется платить в полном объеме. Хорошо еще, что не требовали выселения. В общем, “Желаем Вам дальнейших успехов… С искренним уважением… Менеджер по работе с персоналом Ф. Г. Зайкофф...”
Они даже не издевались. Для них это просто не имело никакого значения. Во всяком случае было ясно, что на работу в консорциум ее уже не возьмут: слишком дискредитирована, корпоративная этика, знаете ли, превыше всего. Вета старалась об этом не думать. У нее было странное ощущение, что все решится как-то само собой. И действительно, примерно за неделю до сдачи экзаменов ее как бы случайно встретил на выходе из магазине Буртай и, поцокав, как полагается, покачав дурашливой головой, предложил ей идти работать к нему в бакалейный отдел.
Вот так и устроилось.
Не бог весть что, но, по крайней мере, на первое время эту тему можно было закрыть. Тревожили ее только две вещи. Во-первых, Буртай слишком хорошо ей платил: в два раза больше, чем продавцам в аналогичном продовольственном магазине. Который, кстати, тоже принадлежал Буртаю. С чего бы это?
