Вроде бы неоткуда взять Пиле бутылку… Ты что ж это, гад, выходит, родину за бутылку продал?..
Наступила неприятная тишина. Слышен был только треск бодрых кузнечиков, вылетающий из травы, да еще снизу, от оглохших домов, тоненькими призрачными паутинками допархивала мяукающая перекличка манайцев.
Словно попискивали котята.
— Чего молчишь? Отвечай!..
— А моя это земля, — с неожиданной серьезностью сказал Пиля. – Моя!.. Слышал, что студент говорил? Сармоны тут жили спокон веков. Вы, русские, уже после пришли…
Майор его, казалось, не слышал.
Повел подбородком, растягивая подкожные струны жил.
— Судить тебя будем народным судом. Русский – не русский, сармон – не сармон, а если, как последняя сволочь, продал – значит продал…
Не отводя глаз от Пили, который, казалось, забыл дышать, он протянул руку вбок, пошарил ею под громадными пропыленными лопухами и, почти сразу нащупав, вытащил из густой их тени некий предмет: продолговатый, плоский, завернутый в цветастую тряпку. Как-то по-особенному дернул ее, тряхнул и вдруг поднял автомат с выгнутым чуть вперед, ребристым черным рожком.
— Становись вон туда!..
Пиля, как во сне, сделал два шага назад – к низкой иве, вывернувшей листья изнанкой.
— Не я же первый… — опомнившись, пробормотал он. – Лаймакин Митька продал, Трофим Нарезной… Да все, все, кто ни есть… Родина, говоришь?.. А ты видел, что тут у нас по ночам?!. Какие крандавохи скулят?.. Ты вот приехал – попробуй тут жить…
Майор опустил и тут же поднял твердые веки. На него сбивчатая Пилина речь впечатления не произвела.
Он уже все решил.
— Будем тебя судить от имени Российского государства… За предательство, за крысиную трусость… За сдачу родной земли торжествующему противнику!..
Тупо лязгнул затвор.
На шутку это больше не походило. Майор был весь как пружина, которая вот—вот взвизгнет металлическим языком. Студент вдруг понял, что еще секунда—другая – раздастся очередь, рубашку Пили перечеркнет кровавая необратимая полоса; Пиля согнется, схватится за живот, повалится мятым лицом в жесткий дерн.
Уже никогда не встанет.
— Товарищ майор!!! Василий Игнатьевич!.. Вася!.. – Руки сами вцепились в ствол автомата и придавили его к земле.
— Ты – что?..
— Товарищ майор!!!
— Очумел?!.
— От-ставить!.. – это подал утробный голос Кабан.
И как-то сразу все кончилось.
Майор вдруг обмяк, словно судорога пришла и ушла, опустил автомат, снова сел, бросил его на тряпку.
Сказал ровным голосом:
— Приведение приговора откладывается на неопределенный срок…
Пиля тем временем лихорадочно разливал остатки. Бросил пустую бутылку и втиснул майору стакан в пластилиновые вялые пальцы.
— Скорее, Вася, скорей!..
Упала на траву длинная тень.
Тощий манаец, обтянутый дешевым трико так, что ткань казалась не тканью, а коричневой, как у ящерицы, чешуей, растянул от уха до уха бледные губы.
Видимо, это означало приветствие.
— Холосо? – кошачьим голосом спросил он.
Майор скрипнул зубами. А Пиля, сидящий на корточках, тоже растянул резиновые мягкие губы.
— Холосо, все холосо… Иди отсюда…
Мгновение манаец, не меняя выражения улыбчивого лица, смотрел то на майора, то на него, что было заметно по изменению блеска под веками, а затем повернулся и, не говоря больше ни слова, начал спускаться по тропинке к деревне.
Покатился камешек.
Юркнул в сухую траву.
— Вот с кого начинать надо, — сказал майор. – Вот, ребята, с кого следует начинать… С корнями их выдрать, купоросом землю полить… И начнем, конечно, начнем, придет наше время…
