Перед самой площадкой майор перепрыгивает с плахи на плаху. И вдруг за секунду до этого я вижу, что вот сейчас он зацепится носком ботинка за брус, шмякнется, расшибется в кровь — инстинктивно подскакиваю, делаю шаг вперед и подхватываю майора как раз в то мгновение, когда он готов треснуться головой о чурбан.
— Ёк-поперек!..
Глаза майора пылают от негодования. Я догадываюсь, о чем он думает, освобождаясь и проходя мимо меня. Майор, как и многие в нашем поселке, считает, что я не предугадываю близкое будущее, а создаю его. То есть я вовсе не предвижу того, что скоро произойдет, а, напротив, каким-то образом осуществляется именно то, что я, быть может, невольно воображаю.
Конечно, полная ерунда.
Однако попробуй кого-нибудь убеди, что это не так.
Новости, которые майор излагает, под стать его настроению. Саранча, как, впрочем, и ожидалось, обрушилась на поля бывшего совхоза “Заточный”. Теперь, правда, это уже крупное агропромышленное предприятие, где, по слухам, имеют доли прокурор города, мэр и, кажется, начальник милиции. Во всяком случае, город опасно бурлит. Отец Егусий с самого утра объявил, что это происки сатаны. Народ кучкуется в основном около церкви. На полдень назначен митинг, где будет выдвинуто ультимативное требование к районным властям: запретить тоталитарную секту, представляющую угрозу русским традиционным ценностям, спокойной жизни и здоровью людей. Бойцы Православного корпуса уже сколачивают помост. Появились листовки, видимо, отпечатанные заранее, где все мы изображены как стадо адских козлищ. Пару таких листовок майор нам привез. Вот полюбуйтесь!.. — пускает их по рукам. Если же власть не прислушается к законным требованиям народа, то отец Егусий объявит православный крестовый поход. Поднимутся русские люди. Сатанинской богопротивной ереси не место на Святой Руси!..
— Вот так, ёк-поперек!..
Впрочем, сам майор полагает, что гораздо хуже другое. Местная администрация подготовила пакет документов о незаконной обработке земли. Считается, что две трети сельскохозяйственных территорий, проданных нам или переданных в свое время в виде частных паев, оформлены с грубыми нарушениями. Это квалифицируется как самозахват, дело передается в суд. Прокурор обещал взять данный процесс под личный контроль.
Майор, кстати, к прокурору ходил.
— Ну, вы догадываетесь, конечно, что этот моржовый хрен мне сказал.
Да уж, можно представить себе эту картину. Со стороны майора, наверное, сплошные ёк-поперёк…
В городе вообще ужасная атмосфера. Я был там мельком, всего два раза, и оба раза возвращался, будто наевшись земли. Даже вид его производит удручающее впечатление: облупленные дома, гигантские лужи, хлюпающие по грязи мостки, всюду — мусор, ржавые остовы машин. Будто попадаешь в загробный мир. Как тут только люди живут? А чуть в сторону, что характерно — мощный чугунный забор, метра три вышиной, ворота с телекамерой, сад и за ним — трехэтажный вычурный особняк, с черепичной крышей, с башенками по углам. Здесь имеет жительство мэр. А неподалеку другой особняк — это жительствует прокурор. У него, говорят, даже личный бассейн. А еще метров сто — особняк начальника здешней милиции… В общем, вертикаль власти. Типичный средневековый феод. Вотчина, отданная на кормление местным князьям. Конечно, мы у них как бельмо в глазу. Достаточно посмотреть, сравнить — ежик и тот поймет, что к чему.
— А можно мне?.. — застенчиво говорит Анечка. И, смущаясь, краснея, как школьница, запинаясь, рассказывает, что вчера, когда она была на дальних полях, то увидела у самого леса громоздкую такую машину… Джип или что, или, может быть, лендровер какой… И трое мужчин рядом с ней рассматривали поселок в бинокль…
— Я почему решила — в бинокль? Там, знаете, так два раза сверкнули блики от солнца…
Анечка прячется за спину Георгия.
Тот слегка выпрямляется и грозно посматривает по сторонам.
— Да… готовятся хлопцы, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, высказывается Евграф.
Майор кивает:
— Видимо, рекогносцировка. Любопытно — кто их сюда провел? — и вдруг звонко хлопает себя ладонью по лбу. — Ну, конечно, я же там видел этого… Смурого… Ёк-поперёк!..
Это имя падает на всех, будто тень. Игнат Смурый — человек, которого никому не хочется вспоминать. Единственный, вероятно, кто демонстративно покинул Китеж. А ведь поначалу казалось, что он будет здесь как рыба в воде. Хозяйственный, точно Евграф, мастер на все руки, находка для нас: дом поставить, колодец правильно вырыть, вскопать огород… Это несмотря на то, что с высшим образованием. Кандидат философских наук, диссертацию защитивший по русскому религиозному мировоззрению. Говорил, что лет пять назад специально купил избу в деревне: русский человек должен уметь — пахать, сеять, плотничать, печь хлеб. Это его изначальное, богоизбранное состояние: простые ценности, влекущие за собой праведную и безгрешную жизнь. И вот, представьте, начались осторожные неторопливые разговоры. Концепция, которую Игнат проповедовал, была проста, как шуруп. Поскольку русский человек есть по природе своей человек духовный — а никаких сомнений в сем факте, конечно, нет и не может быть, — то и спасать в Китеже следует прежде всего русских людей. А всякие там узбеки, таджики, татары могут и подождать. Такой этнический нарциссизм, очень характерный для патриотов: мы лучше других, просто потому что мы лучше других. Смурого особенно раздражало, что Ильхан вместе с Абуканом Керимом, есть у нас такой беженец из Туркмении, пришедший около года назад, молиться ходит в православную церковь, но при этом не крестится, как того следовало бы ожидать, а становится на колени и кланяется, складывая по- мусульмански ладони. И одновременно Гоша, фамилия которого, кстати, Петров, надевает круглую еврейскую шапочку, кипу, прикрывает глаза, раскачивается, что-то почти беззвучно поет. Смурый считал, что тем самым дискредитируется православие, и никакие аргументы отца Серафима насчет того, что бог неделим, что его трансцендентная сущность едина для всех по-настоящему верующих: для христиан, для евреев, для буддистов, для мусульман, что нельзя его шинковать на множество национальных фрагментов, что в конце концов и Христос говорил: нет ни еллина, ни иудея, на него не действовали. Человек слышит лишь то, что он хочет слышать, видит мир не глазами, а через оптику воспаленной души и вычитывает из священных текстов не бога, а самого себя. Смурый, вероятно, рассчитывал найти здесь какой-то другой град Китеж — в версии Смурого, а не в той, что постепенно сложилась у нас. Ему тут было нечем дышать. Сладкий воздух русского торжества превращался неизвестно во что. И последней искрой, зажегшей, по- видимому, праведный гнев, явился тот факт, что очередной дом на этой православной земле решено было построить инородцу Ильхану, азиату, чучмеку, язычнику, не верящему в Христа, а не истинно русскому человеку, Игнату Смурому, которому эта земля по праву принадлежит.
В тот же день, когда Смурый об этом узнал, он сложил рюкзак, фирменный, между прочим, хорошего финского производства, и, найдя отца Серафима, сказал, что уходит.
— Бог в помощь… Мы вас не изгоняем, — ответил отец Серафим.
А Смурый выдернул из-под рубашки нательный крест:
— Зато вы изгнали отсюда Христа!..
Говорят, он даже не обернулся.
Отец Серафим до сих пор считает, что Игнат Смурый — это наш общий грех, не сумели, не смогли пробудить в человеке чувство любви. А ведь без любви, без настоящей любви веры нет. И еще, по мнению отца Серафима, наш грех заключается в том, что мы строим рай исключительно для себя. Святое дело превращается в обывательский эгоизм: пусть всем будем плохо, только нам — хорошо. Правда, что можно в этой ситуации сделать, неясно. В городе, по слухам, скопилось уже около двухсот человек, которые хотели бы поселиться в Китеже. Как только они о нас узнают? Целый бидонвиль — из досок, из громадных коробок, из всякого хлама — возник на южной окраине. И что прикажете с этим делать? Двести человек нам ни при каких условиях в Китеже не разместить. И вот — вера, надежда, любовь превращаются в тупое отчаяние. И вот вместо них — зависть, злоба и гнев…
Причем оказывается, что еще не все новости. Майора сменяет Валдис, который подошел сюда после разгрузки фургона. Валдис тоже ездил с майором в город и утверждает, что дело о захвате земли,
