г.) существенное значение опять (как и в войну 1350—1355 гг.) придавалось далекой Тане, куда было запрещено плавать в течение двух лет. Кроме того, от Венеции был отобран остров Тенедос, чрезвычайно важный в отношении путей в Константинополь и в Черное море. Автор [38] «Хроники о Кьоджской войне» Даниеле Кинаццо (ум. в 1419 г.) так определил этот островок Эгейского моря, как бы запирающий Дарданеллы: «Тенедос — это ключ от входа в пролив Галлиполи для тех, кто плывет в Великое море, особенно в Трапезунд и в Тану».[102] Надо отметить, что венецианские торговые галеи, направлявшиеся в Черное море, в большинстве случаев имели назначение в Трапезунд, куда от Константинополя они шли вдоль северного побережья Малой Азии, и затем в Тану, куда могли плыть тоже не открытым морем, а отчасти придерживаясь кавказского побережья.
Результаты Кьоджской войны повредили черноморской торговле Венеции еще и потому, что увеличили силу и влияние Генуи в этом районе. Но особенно резко пошатнулось значение венецианской колонии в Тане в связи с походами Тимура на Дон и на Волгу. Вот впечатление от его войн и побед, выраженное в общей форме русской летописью: «Воста некый безбожьный царь, именем Темирь Аксак, со восточныя страны, от Синия Орды, от Шемахейскыя земли, и велику брань створи и мног мятеж воздвиже в Орде и на Руси приходом своим». Дальше летопись, естественно, сообщает о приближении войск Тимура к Москве (он вошел в пределы Рязанской земли), не интересуясь его последующими победами на территории Орды.[103] Он же после появления на Оке разорил (осенью и зимой 1395 г.) три крупных городских центра в Орде: Азов-Тану, Сарай и Астрахань. Разгром Азова, сопряженный к тому же с полным нарушением торговли, до того бившей живым ключом на Нижней Волге (в Астрахани и Сарае), нанес непоправимый удар венецианцам в Тане. Значительный, порой даже весьма крупный масштаб их торговых операций сократился, и хотя Тана поддерживалась из Венеции, параллельно генуэзской Каффе, до середины 70-х годов XV в., она — даже до падения Византии — не смогла вернуть себе былое значение важнейшего центра, где скоплялись восточные и северные товары для регулярной отправки в Константинополь и в Венецию.
Лишь только войска Тимура ушли из Азова на Северный Кавказ, а затем и на Нижнюю Волгу, венецианцы поспешили направить в Тану консула, который должен был в качестве посла посетить ставку хана, чтобы возобновить торговые права Венеции, все ее бывшие «avantagia», «libertates», «pacta». Для этого был избран Бланке де Рипа, который получил инструкцию в феврале 1397 г. и уехал в Тану.[104] Его впечатления были плачевны: [39] вместо города он нашел лишь руины и полное опустошение. Но и это не остановило усилий венецианцев вернуть себе свою станцию в устье Дона: получить разрешение от хана на новую застройку и возведение укреплений (все документы этого рода сгорели, а дома и городские стены лежали в развалинах), добиться снижения пошлины с 3% до 1.5%, организовать группу уже съехавшихся в Тану купцов и наладить приток товаров. Все эти поручения должен был выполнить посол Андрей Джустиниани.[105]
На пороге XV в., после потрясений, вызванных походами Тимура, Тана восстановилась как будто в последний раз. Площадь ее сократилась, местное население поредело. Нет оснований полагать, что вокруг Таны стало спокойнее, — смуты в распадающейся Орде не могли принести венецианским купцам ничего, кроме тревоги и опасностей;[106] успехи турок серьезно затрудняли морские коммуникации. Ярко проявился результат битвы Тимура с турками при Ангоре (28 июля 1402 г.): победа монголов сопровождалась пленением султана Баязида и на некоторое время ослабила развитие турецких завоеваний, неуклонно направленных на Константинополь. После Ангорской битвы и в Тане наступило облегчение, однако общее положение становилось все более тяжелым, а торговля — все скромнее. Турки заметно увеличивали контроль за проходом судов по проливам, а потому и венецианцы, и генуэзцы были вынуждены искать иного — конечно, только сухопутного — подхода к Черному морю. Он был найден на устье Днестра, в Маврокастро, иначе — Монкастро (так итальянцы называли Белгород или Аккерман).
В 1435 г. венецианцы установили отношения с молдавскими господарями («волошскими воеводами» русских документов),[107] и связь Италии с колониями Северного Причерноморья, хотя и ограниченная, стала временами осуществляться по долгому и трудному пути, через Германию и Польшу, минуя турецкие преграды. Однако так могли идти лишь отдельные группы людей — послы, гонцы, должностные лица, — но не товары, если они предназначались для Италии.
Колебания в течение всего нередко поистине тяжелого существования Таны отражались в многочисленных документах венецианского сената относительно торгов (incanti), регулярно организовывавшихся правительством для отдачи в наем построенных [40] венецианским арсеналом вооруженных торговых галей. Размеры платы за суда, устанавливавшиеся на этих аукционах, весьма различны[108] в зависимости от политической ситуации и трудностей достижения Таны морским путем. Но даже приближаясь к последнему и неизбежному отказу от Таны, в Венеции все еще пытались снаряжать торговые галеи, чтобы провести их в Азовское море. Руководители ведомства морских дел, так называемые «sapientes ordinum», вновь и вновь напоминали, насколько важны для Венеции торговые плавания в Тану (viagia Tane).[109] Но в 1460 г. сенат уже не решался объявить торги и 91 голосом против четырех отверг внесенное предложение.
На состоянии Таны отозвалось также и новое (недавно совершенно еще неслыханное) направление политики в самой Венеции. С давних времен все венецианцы — от дожа до обездоленных гребцов на галерах — знали, что живут морем, а не землей, что сам их город «установлен в море», что их «крышей является небо, а стенами — водяные струи». По записи видного политического деятеля Венеции, «великого канцлера» Рафаина Карезино (ум. в 1390 г.), который умел отмечать важные политические направления своего правительства, дож Андрей Контарини (1368—1382) заявил, что главным делом Венеции является забота о своей власти на море, но никак не излишне внимание к обладанию землями: море приносит почести и богатство, а с землей связаны всяческие затруднения, споры и войны.[110] Такова была основная политическая линия Венеции в конце XIV в., даже после потерь по Туринскому миру 1381 г.
Последним призывом к подобной политике было обширное политическое завещание дожа Томмазо Мочениго (1414—1423), который, правда, не призывал к противопоставлению моря и земли, с предпочтением первого (Венеция к тому времени уже имела некоторые земли и города, т. е. начала собирание своей «terraferma»), но убеждал искать мира и, в связи с ним, роста независимости, торговли, богатств.[111]
Преемник Томмазо Мочениго, один из выдающихся венецианских дожей, Франческо Фоскари (1423— 1457) понял, что для Венеции пришло время опереться на «terraferma», что утеряны давние и ставшие привычными беспредельные возможности использования моря в тех, действительно грандиозных [41] масштабах, как это было в XIII—XIV вв., и что необходимо разделить свои усилия между Востоком и ближайшими районами Италии.
С 1440 г. многие документы венецианского сената, относящиеся к соответственным областям внешней политики, стали распределяться по группам «Mare» и «Terra».[112] Забота о заморских колониях, особенно об отдаленных, среди которых первое место принадлежало, конечно, Тане, уменьшилась, а вместе с этим сузился размах торговли, все больше и больше затрудненной из-за турецких военных успехов. Это и было то время, когда в Тану в 1436 г. приехал молодой Иосафат Барбаро, ставший свидетелем последнего периода ее существования и автором записей о ней.
Что же удалось ему отметить в итоге 16-летнего пребывания в Тане, какой — через его восприятие и, надо сразу же сказать, в его далеко не полном изложении — предстает она теперь перед нами?
Средневековая Тана лежала на левом берегу одного из многочисленных рукавов Дона, в его дельте, окруженная степью и ее обитателями — татарами-кочевниками. В XV в. это было, по-видимому, небольшое поселение, целиком или почти целиком охваченное крепостными стенами. [113] Едва ли городок имел значительные предместья. Когда к Тане подошла орда царевича Кичик- Мехмета, то ее движение заставило степных птиц — куропаток и дроф — сбиться испуганными стаями под стенами города; жители выходили за ворота и ловили этих птиц в изобилии; при этом Барбаро не упоминал о каких-либо жилищах вне стен. За время существования Таны случалось, что ее укрепления бывали разрушены до основания, но при Барбаро они были в удовлетворительном состоянии и городское население
