взором еще маячило лицо отца, а вместе с ним все, что отец говорил о святости жизни.
С безжалостной четкостью выговаривая слова, Сыч произнес:
— Тогда мы исстегаем ваше лицо, пока кожа на голове не повиснет клочьями. Отрежем вам пальцы на руках и ногах, порубим, точно морковь на суп. Вы, сэр, превратитесь в кровавую головоломку, решать которую выпадет какому-нибудь псу в переулке. А Бендер все равно будет мертв.
Лейк смотрел на Сыча, а Сыч смотрел на Лейка, и совиная маска не выдавала ни тени слабости.
Глаза были как два холодных, морщинистых камня, неумолимых и древних.
Когда Ворон протянул Лейку нож, он его взял. Лакированная деревянная рукоять удобно легла в ладонь, гладкость древесины говорила о заученной легкости, мастерстве в искусстве убийства.
— Очень резкий удар поперек горла, и все будет кончено, — сказал Ворон.
Аист тем временем затянул тело Бендера белой тканью, оставив открытыми только голову и шею. Сколько раз Лейк проводил кистью по нарисованному горлу, а модель перед ним смертельно скучала? Он пожалел, что брал так много уроков анатомии. Он поймал себя на том, что перечисляет и называет мышцы в шее Бендера, каталогизирует артерии и вены, кости и сухожилия.
Аист и Ворон отошли за гроб. Пропасть между ними и Лейком была огромной, нож в руке — холодным и тяжелым. Лейк видел крохотные частички ржавчины, проевшей углубления каждой из гравированных букв в надписи «Хоэгботтон и Сыновья».
Он поглядел на Восса Бендера. Глаза у старика были выпученные, налитые кровью, водянистые. Он умолял Лейка через кляп, и Лейк лишь отчасти понимал слова. «Не надо… Не надо… все, что у меня есть… Помогите…» Лейк восхищался силой Восса Бендера, но, стоя над своей будущей жертвой, поймал себя на том, что наслаждается властью, которую получил над композитором. Ведь это человек, которого он только вчера проклинал, человек, который настолько изменил город, что его смерть его расколола.
Восс Бендер забился снова, и будто движение разрушило чары, головокружительный триумф обернулся отвращением с примесью тошноты. У него вырвался мучительный надломленный смешок.
— Я не могу этого сделать. Я не стану этого делать.
Лейк попытался уронить нож, но пальцы Ворона сомкнулись на его руке, превращая ее в кулак, сгибая собственную, которая повела нож прямо в гроб, заставляя Лейка наклониться к горлу Бендера. Аист удерживал голову Бендера ровно, со странной нежностью гладя виски обреченного. Сыч стоял отчужденно, как сыч наблюдая за разыгрывающейся под его веткой мистерией. Лейк охнул, борясь с неумолимым давлением Ворона вниз. И как раз когда уже казалось, что он вот-вот поддастся, художник внезапно обмяк. Нож опустился под безнадежным углом, что еще усугубилось мощным рывком в сторону Бендера. Клинок сделал лишь полдела, порезав яремную вену. Резко хлынула кровь.
И словно удар был сигналом, Ворон и Аист, тяжело дыша, отступили. Бендер, задыхаясь, загулькал, звук был такой, будто он захлебывается собственной кровью.
Стоя на коленях, Лейк раскачивался взад вперед.
— Вы потеряли голову, — сказал своим товарищам Сыч. — Вы что, хотите, чтобы его кровь была на нас?
Лейк смотрел то на нож, то на неумело располосованное горло Восса Бендера.
Кровь закрасила все, кроме «Хоэг» в «Хоэгботтон». Кровь запятнала его левую руку. Она совсем не походила на краску: слишком яркая. Там, где она высыхала, кожа начинала зудеть.
Закрыв глаза, он почувствовал, как стены стремительно раздвигаются, и перед ним вдруг разверзлась темная бездна. Из дальнего далека он услышал голос Сыча:
— Теперь он умрет. Но медленно. Очень медленно. Будет слабеть и слабеть, пока, вытерпев значительную боль, не испустит дух через несколько часов или дней. И мы не шевельнем ни пером, ни пальцем, чтобы ему помочь. Будем только смотреть. Ваш выбор остается прежним: прикончите его и живите; оставьте жить его и умрете вместе с ним. Теперь это убийство из милосердия.
Лейк поднял глаза на Сову:
— Почему я?
— А почему вы решили, что вы первый? Откуда вам знать, что вы избранный?
— Таков ваш ответ?
— Это единственный ответ, который вы услышите.
— Что он мог вам сделать, что вы к нему так безжалостны?
Сыч поглядел на Ворона, Ворон на Аиста, и по внезапной, проскочившей между ними легкой дрожи Лейк решил, что знает ответ. Он видел, как таким же взглядом обмениваются художники в кафе на бульваре Олбамут, когда словесно расчленяют новую восходящую звезду.
— Вы его боитесь, да? — Лейк горько рассмеялся. — Вы ему завидуете и жаждете его власти, но больше всего вы его боитесь. Вам слишком страшно самим его убить.
— Выбирайте, — откликнулся Сыч.
— И знаете, что тут смешнее всего? — продолжал Лейк. — Самое смешное тут, сами подумайте, что, убив его, вы его обессмертите!
Он плачет? Его лицо под маской было мокрым. Лейк молча смотрел, как из раны на горле Бендера сочится кровь, как, словно у паралитика, подрагивают руки.
Что видел гениальный композитор в последние минуты своей жизни? Позднее Лейк не раз задавал себе этот вопрос. Был ли это нож, занесенная над ним и опускающаяся рука? Или он видел себя снова в Морроу, у реки, вспоминал ли, как идет по зеленому полю и напевает себе под нос? Было ли это искаженное от страсти лицо возлюбленной? Мгновение до вспышки славы, которая его поглотила? Возможно, он не видел ничего, омываемый крещендо своей самой могучей симфонии, на волне крови еще гремящей у него в голове.
Наклонясь над Воссом Бендером, Лейк заметил в его зрачках отражение маски Ворона, который подошел поближе, чтобы наблюдать за убийством.
— Отойдите! — Лейк махнул в его сторону ножом. Ворон отпрянул.
Лейк вспомнил, как человек в его сне так методично, так умело вскрывал его руку. Он вспомнил, как открывались руки отца, чтобы показать яркие сокровища, вспомнил реакцию Шрик на этюды с этими руками. Да что знает эта Шрик! Даже Рафф ничего не знает. Никто не знает столько, сколько знает он сейчас.
Потом, ругаясь и плача, растянув в ужасном оскале губы, он провел клинком по горлу, надавил всем весом, а после смотрел, как угасает жизнь самого знаменитого композитора на свете. Он никогда раньше не видел столько крови, но худшее было в другом: в мгновении, в единственном мгновении, которое останется с ним навсегда, когда Восс Бендер встретился с ним глазами, а в них уже заползала пустота смерти, гася искру, которая некогда была жизнью.
По своей перспективе картина «Его глазами» уникальна для творчества Лейка, так как написана с точки зрения мертвого Восса Бендера, лежащего в открытом гробу (апокрифическое событие, ведь Бендер был кремирован), смотрящего на людей, которые глядят на него сверху вниз, и эта перспектива постепенно утрачивает смысл, так как позади людей мы видим наложенную на небо реку Моль и вереницу скорбящих на ее берегах. Из тех, кто смотрит на Бендера, один — сам Лейк, другой — ловец насекомых, чье лицо скрыто капюшоном, и еще трое в масках — по сути, ответный удар сыча, ворона и аиста из «Горящего дома». Помимо них есть еще четыре фигуры, но они безликие. Сиены на заднем плане этого чудовищно большого полотна существуют в мире, заворачивающемся в себя самого, и совокупность деталей стремится убедить зрителя, что он одновременно видит небо, зеленые поля, деревянный город и берега реки.
Как пишет Вентури, «краски сгущают тайну: спускается вечер, тускнеет река; красные тона — напряженные или мрачные, желтые и зеленые — очень глубокие; зловеще зеленоватые тона неба — косметическое отражение земной смерти». Вся картина окружена тонкой красной каймой, которая приблизительно на дюйм к центру картины расходится красными кровоподтеками. Эта уникальная «рамка» предполагает свежесть, контрастирующую с гробом, а сцены на заднем плане как будто изображают идеализированную Лейком юность Бендера, когда он бродил по естественному пространству поля и реки. Почему Лейк решил изобразить Бендера в гробу? Почему он прибег к монтажу? Что означает красная кайма? Сабон предлагает нам игнорировать гроб и сосредоточиться на красной кайме и коловращении образов, но и этот подход не дает убедительного объяснения.
Еще более смелой и, безусловно, новаторской является «Ария для хрупких косточек зимы», которая
