ножом был он сам, а улыбка — гримасой. Он не мог ни расстаться с картиной, ни ее закончить.
Что художник решает не писать, иногда бывает так же важно, так и то, что он пишет. Временами отсутствие способно оставить собственное эхо. Взывает ли Бендер к нам своим отсутствием? Многие критики предполагали, что Лейк познакомился с Бендером в первые три года своего пребывания в Амбре, но нет никаких свидетельств этой встречи. Если он действительно встречался с Бендером, то упустил сообщить об этом кому-либо из друзей и коллег, что представляется крайне маловероятным. В качестве косвенной улики Сабон указывает на тень аиста в «Приглашении», ведь патологический страх Бендера перед птицам общеизвестен, но поскольку Лейк страдал той же фобией, я не могу взять сторону Сабон в этом вопросе. (Сабон также находит важным, что после недавней смерти Лейка его тело, как и Бендера, кремировали, его прах развеяли над рекой Моль, пока его друг Мерримонт произносил слова: «Следую за тобой со всем сожалением, со всем смирением».)
За неимением более полных сведений о позднем периоде в биографии Лейка, приходится полагаться на те скудные факты, которые можно найти в учебниках истории. Общеизвестно, что за смертью Бендера последовал период гражданской войны между зелеными и красными, кульминацией которой стала осада Мемориальной почты имени Восса Бендера. Последнюю красные взяли штурмом лишь для того, чтобы короткое время спустя их в буквальном смысле вышвырнули оттуда зеленые.
Не об этом ли, как полагают критики, говорится в «Приглашении»? Кричащее лицо в окне, протыкающий ладонь нож, который держит в руках Смерть, только что забравшая жизнь Восса Бендера? Возможно. Ноя придерживаюсь более личной интерпретации. В свете того, что мне известно об отношениях Лейка с отцом, личностный смысл триптиха тем более очевиден. Ибо в этих трех картинах мы видим отречение от Лейка его естественного отца (ловца насекомых) и восприятие Лейком Бендера как своего истинного отца в творчестве.
Что же тогда говорит нам «Приглашение»? Оно показывает, как отец Лейка метафорически отвергает своего сына. Оно показывает смятенного сына с письмом от отца в руке — письмом, в котором содержится письменное подтверждение этого отречения. «Казнь» в «Приглашении на казнь» — это свержение короля, его отца… и тем не менее, когда казнят короля, место старого всегда занимает новый.
Через несколько дней после этого духовного отречения умирает Восс Бендер, и для Лейка эти два события — разрыв с отцом и смерть великого композитора — сливаются и дают ему единственный возможный для него способ почитать усопшего гения, путь, который ему открыло воспитание набожной, мистически настроенной матери. Тем самым «Его глазами» повествует о смерти и жизни Бендера и о метафорической смерти его настоящего отца. «Ария» наделяет Бендера жизнью за гробом, а сила и свет, стоящие за успехом изнуренного всадника, сраженного горем, так как похоронил на замерзшем кладбище своего кровного отца, перенесли усопшего в область мифологии, что позволило ему слиться с новым отцом, с луной, с отражением: с Бендером.
В конечном итоге эти три картины говорят о тоске Лейка по отцу, которого у него никогда не было. Бендер оказывается в этой роли безопасным, поскольку, будучи мертв, никогда не сможет отречься от своего самозваного сына. Если каждая следующая из разобранных нами картин представляется все более недоступной, то только потому, что их темы становятся все более личными. — Из «Краткого обзора творчества Мартина Лейка и его „Приглашения на казнь“» Дженис Шрик для «Хоэгботтоновского путеводителя по Амбре», 5-е издание.
Дни шли своим, обычным чередом, но Лейк существовал словно вне их потока. Время не могло его коснуться. Долгими часами он сидел на балконе, глядя на облака, на хитрых ласточек, серебристыми ножницами прорезавших небо. Солнце его не согревало. Ветер не холодил. Он чувствовал себя выпотрошенным, о чем и говорил Рафф, когда она спрашивала, как у него дела. И тем не менее слово «чувствовал» было неверным, так как он вообще ничего не чувствовал. У него не было души: он был уверен, что никогда больше не будет любить, не ощутит связи с другим человеком, а поскольку он не испытывал этих эмоций, то и не тяготился их отсутствием. Они были внешними, лишенными значения. Гораздо лучше просто быть, точно он ничем не лучше засохшего сучка, кома грязи, куска угля. (Рафф: «Ты же не всерьез, Мартин! Не можешь же ты…»)
Поэтому он не рисовал. Он вообще ничего не делал, и, как потом понял, если бы не объединенная любовь Рафф и Мерримонта, любовь, которую ему не надо было возвращать, то, возможно, через месяц бы умер. Они ему помогали, а он отвергал их помощь. Он не заслуживает помощи. Они должны оставить его в покое. Но они не обращали внимания на его полные ненависти взгляды, на его выходки и вспышки раздражения. И что хуже всего, не требовали никаких объяснений. Рафф приносила еду и оплачивала квартиру. Мерримонт делил с ним постель и утешал его, ведь ночи — по резкому и ужасающему контрасту с тусклыми, мертвыми, лишенными событий днями — были полны детальных и отвратительных кошмаров: белизна обнаженного горла, блеск пота в щетине на подбородке, крохотные волоски, расходившиеся перед лезвием ножа…
Через неделю после того, как Рафф его нашла, Лейк заставил себя пойти на похороны Бендера. Рафф и Мерримонт настояли на том, чтобы его сопровождать, хотя он и хотел идти один.
Похороны обернулись роскошной процессией, которая прошла весь бульвар Олбамут до доков, и отовсюду сыпались конфетти. Ядро ее образовало шествие актеров, фактически реклама «Хоэгботтона и Сыновей», импортно-экспортной фирмы, в последние годы захватившей львиную долю амбрской торговли. Главной ее темой был (якобы в честь опер Бендера) мотив весны, и украсившие скорбящих сучья, чучела птиц и огромные пчелы походили на странные излишние конечности. Похоронный марш исполнял нелепый симфонический оркестр, в полном составе выстроившийся на платформе, в которую впрягли тягловых лошадей.
За платформой следовал старший Хоэгботтон (на его одутловатом белом лице глаза казались блестящими черными слезами), который махал из открытого «мэнзикерта» с таким видом, будто участвует в предвыборной кампании. На самом деле так оно и было: изо всех жителей города у Хоэгботтона было больше всего шансов занять место Бендера как неофициального правителя Амбры…
На заднем сиденье его «мэнзикерта» сидели еще два человека, похожих на рептилий: с глазами- щелочками и жестокими, чувственными губами. Между ними стояла урна с прахом Бендера: помпезная, золоченая уродина. Именно это число (три) и манера Хоэгботтона возбудили у Лейка подозрения, но они и остались подозрениями, ведь доказательств у него не было. Никакие, неделю назад запутавшиеся в одежде, предательские перья с виновных не упали, кружась, к ногам Лейка.
Остаток церемонии прошел для него как в тумане. В доках почтенные граждане (при бросающемся в глаза отсутствии Хоэгботтона), включая Кински, произнесли утешительные банальности в память об усопшем, потом сняли с сиденья «мэнзикерта» и вскрыли урну, после чего высыпали прах величайшего в мире композитора в коричнево-голубые воды Моли.
Восс Бендер умер.
Верна ли моя интерпретация? Мне бы хотелось так думать, но величайший искус истинного произведения искусства заключается в том, что оно или не поддается анализу, или предполагает множество теорий собственного возникновения. Более того, я не могу полностью объяснить ни присутствия трех птиц, ни некоторые элементы картины «Его глазами», в частности, красную кайму или технику монтажа.
Каково бы ни было происхождение и идейное содержание «Приглашения на казнь», оно знаменует взлет прославленной карьеры Мартина Лейка. До него он был никому не известным художником. После он встанет в один ряд с величайшими мастерами северных городов, его слава как художника вскоре будет соперничать со славой Бендера как композитора. Лейк станет создавать остро новаторские декорации для бендеровских опер и тем самым даст толчок к их «интерпретационному возрождению». Ему закажут (хотя и с катастрофическими последствиями) полотно в память Генри Хоэгботтона, фактического правителя Амбры после смерти Бендера. Его иллюстрации к знаменитому труффидианскому «Дневнику Самуэля Тонзуры» станут почитать как чудеса искусства гравюры. Выставки его произведений даже украсят двор самого Халифа, и почти каждый год издатели будут выпускать по новой книге его популярных рисунков и офортов. Сотней различных способов он обновит культурную жизнь Амбры и сделает ее предметом восхищения всего
