зимбабвийцы (или родезийцы, как некоторые из них до сих пор, что выглядело совершенно нелепо, предпочитали себя называть, — это после двадцати-то с лишним лет независимости страны), британцы, французы, немцы, голландцы, китайцы и индийцы — все эти выпивохи собирались здесь, дабы превзойти друг друга в необычайных байках о своих приключениях в Африке: показатель бреда был весьма высок, и редко какому проезжавшему туристу они не умудрялись вскружить голову, поражая его россказнями об отчаянной храбрости, более основанными на фантазии, нежели на реальных событиях. Многие могли отследить проживание своей семьи на юге Африки на протяжении нескольких поколений, однако все они, практически без исключения, появлялись на поверхности современной Ботсваны подобно тем маленьким осторожным насекомым, что шныряют по огромному пруду, стремясь разузнать, что же ценного лежит в глубинах вод, но при этом неизменно ужасаясь, а вдруг их затянет и утащит на дно. Большинство приходило поодиночке, но к концу вечера оказывалось все в той же самой компании. Хотя тсвана продолжали развлекаться, совершенно не обращая на них внимания, со стороны белого меньшинства сложилось четкое представление, что вместе им не сойтись никогда. Если же между местным и экспатриантом все-таки возникало какое-либо взаимодействие, чаще всего по завершении разговора голубые очи воздевались к небу, а затем понимающе устремлялись на соотечественника, словно говоря: «Да, я знаю, что мы правы — ты и я». Подобное неприятие, враждебность, мелочная и хамская изолированность омрачали некоторые мои дни, проведенные в Африке, и я никогда этого не забуду и никогда этого не приму.
Сам бар принадлежал супружеской паре: Оливеру, дружелюбному немцу, обожавшему Wurst[55], и его жене-китаянке Боан, умудрявшейся поддерживать некое подобие порядка даже глубокой ночью.
Многие экспатрианты собирались вместе, дабы поведать о своих ратных охотничьих подвигах — с полноприводными автомобилями да сверхмощными винтовками. Меня несколько раз приглашали в подобные компании, но когда я не выражал особого восторга относительно охоты на крупных животных, они махали на меня рукой и трепались уже только между собой.
— Да, то был величайший выстрел, когда я снял того жирафа. Помнишь? Наверное, с расстояния ярдов в тридцать, из двести семьдесят второго калибра. Зашел на выстрел сзади, и его чуть не разнесло. Вот это охота, мой bru[56]. — Огромный и пьяный, с тяжелыми веками, бородатый мужик отер ладонью воняющий пивом рот и простер длань в моем направлении. — Как тебя зовут, мой bru? — спросил он в третий раз.
— Уилл, — заерзал я, когда он хлопнул своей мокрой лапищей по моей нервно протянутой руке.
— Да, из него получится при-и-икрасный коврик, такой мягкий и красивый. Я даже не разрешу нашей горничной ходить по нему, он мне та-а-ак дорог. Дирк застрелил жирафа для меня, правда ведь, дорогой? — Ослепительно белокурая жена погладила рассказчика по бороде и животу и чмокнула его в волосатое ухо.
— Да, только для тебя, Карен, — ответил он, нежно поглаживая палец с ногтем, покрытым красным лаком. Ее второй подбородок затрясся от удовольствия.
— Ну, Уилл, ты ни за что не догадаешься.
— О чем? — спросил я с отвращением.
Она доверительно наклонилась ко мне.
— Наша горничная така-а-ая ленивая. Знаешь, она даже пол не вымоет, пока я не проснусь. — Поделившись со мной этим секретом, красотка принялась снова массировать рыхлые конечности своего мужа.
Чем дольше я смотрел на Дирка и его жену Карен, тем больше они меня ужасали — однако же, с сожалением должен признать, одновременно и очаровывали. Было в них нечто от grand guignol[57]. Их сыновья, Эдвин и Эрвин, были еще похлеще. Этих кровожадных курильщиков двадцати с небольшим лет чаще всего можно было видеть с банкой пива в одной руке и помповым дробовиком в другой. Хотя законодательство, касающееся дикой природы и охоты в Ботсване строгое, в нем подробно оговариваются продолжительность охотничьих сезонов и список охраняемых видов, это, судя по всему, совершенно не волновало заносчивую парочку, считавшую страну своим собственным парком развлечений (так, увы, полагают не только они одни).
— Эй, па, посмотри, что у нас в bakkie[58]. Ни за что не догадаешься. Мы всего лишь подрезали ее, и она сломала шею. Это большая куду. — Эдвин, старший и более худой из братьев — оба они смахивали на собак-ищеек и носили прически из гладких длинных волос, перепачканные машинным маслом джинсы и футболки с оскорбительными надписями, — зашел как-то вечером в «Старый дом», одна рука у него была по локоть в крови.
Несмотря на значительный вес, Дирк на удивление резво соскользнул со своего стула и прогромыхал через дверь в ночь. Вскоре он вернулся и завязал важный разговор с несколькими своими приятелями, которые быстренько заключили с ним финансовую сделку. Когда они уходили, Эдвин и Эрвин раздавали отобранные куски еще сочившегося мяса, которые затем бросались в мешки в кузовах пикапов, дабы те по дороге домой не покрылись слоем африканской пыли.
В конце вечера отец и сыновья вели пьяную беседу. Карен несколькими часами ранее пришлось увести домой соседу — слишком уж она разгулялась. Когда я собрался было уходить и расплачивался за ужин с Боан, то нечаянно подслушал, как мальцы умоляли отца пересказать в третий раз за вечер, как он, Дирк, застрелил «кафра», намибийца, переплывавшего через Чобе. Немец был уверен, что этот «муна» плыл, чтобы что-нибудь украсть у него — «они всегда крадут, без этого не могут», — и тогда достал винтовку — «маузер двести семьдесят второго калибра, прекрасное оружие», — прицелился и нажал на спусковой крючок. Он был убежден, что попал. «Беда в том, что было темно, а ночью этих черномазых не видно, если только они не улыбаются».
Меня угораздило вновь пересечься с Дирком, когда я занимался ремонтом школы. Нам с Клевером пришлось немного поторопиться, чтобы закончить классные комнаты к началу четверти. Когда же работы были выполнены на должном уровне, мы смогли расплатиться с бригадой. Затем перед нами встала весьма серьезная задача по перемещению со старого места на новое инвентаря, осветительной арматуры, мебели и книг. Хотя в самой работе не было ничего особо трудного, все обернулось гораздо хуже, нежели я изначально себе представлял. И с подобным, увы, пока я жил в Африке, мне приходилось сталкиваться довольно регулярно.
Было совершенно очевидно, что, используй мы для перевозки вещей из пункта А в пункт Б только мой джип, нам ни за что не успеть вовремя. Мистер Хуссейн, владелец «Строительного мира», был готов любезно — я подозреваю, отчасти потому, что мы оставили в его магазине кругленькую сумму, — готов был одолжить нам безбортовый грузовик, который, будучи загруженным надлежащим образом, позволил бы справиться с работой за две-три ходки. К сожалению, из-за размеров этого транспортного средства для него требовался водитель с соответствующими правами, а Хуссейн не мог выделить нам кого-то из своих людей. Он искренне сожалел, но помочь нам действительно был не в силах.
И вот как-то вечером в «Старом доме» я спросил у Оливера, владельца заведения, не знает ли он кого-нибудь, кто имел бы необходимый нам грузовик и, главное, права.
— А попробуй поговорить с Дирком. По-моему, права у него были. Угости его парочкой пива, и я уверен, что он выручит тебя за вполне приемлемую цену. О, гляди-ка, вот и он сам. Дирк! Иди сюда, мой bru. Этому парню завтра требуется помощь. У тебя ведь еще остался твой старый грузовик и права в порядке? Уилл, это Дирк.
— Да, мы знакомы, я его помню, — ответил я, надеясь, что никто не заметил последовавший за этим вздох.
Дирк несколько агрессивно смерил меня взглядом, глубоко затянулся дешевой сигарой и с шумом выпустил дым через нос.
— И чего тебе от меня надо?
Я с некоторым сомнением объяснил ему, что оказался в затруднительном положении. Денег у нас немного, дал я понять, но я буду грузить сам и позову еще нескольких человек. Дирк озвучил цену, и я согласился. Как будто вполне справедливая.
— Хорошо, жди меня здесь завтра, в семь утра, лады?
— Да, конечно. Спасибо. До завтра.
И я унес ноги.
