— Я отдал его назад, ррэ. Очень мне нужно!
— Он откусил от него кусочек. Смотрите, ррэ!
Раздался вопль негодования, но затем акт насилия был предан забвению, и последовал спокойный вдумчивый вопрос:
— Ррэ, а куда подевались ваши волосы?
На мой стул взгромоздились две синие сандалии.
— Смотрите, у него голова блестящая на макушке!
— Правильно, и хватит об этом. Так, а теперь давайте все…
После того как я громким и в должной мере твердым тоном отдал указание всем вернуться на свои места, порядок немедленно и совершенно сверхъестественным образом был восстановлен. Я подмигнул, и ребятишки тоже в ответ мне улыбнулись. Бросив взгляд в угол, я заметил теплую одобрительную улыбку Элизабет, дружески помахивавшей школьной деревянной линейкой.
То, что, насколько мне известно, корректно именуется «классной динамикой», всегда меня увлекало. Возможно, нечто подобное наличествует во всех человеческих организациях, но нигде она не выражается столь явно, как в школе. В течение нескольких дней мне стало понятно, какую роль играет каждый ребенок. Долли, как я уже выяснил, возвела себя в должность классного оратора, типа деятеля профсоюза, осуществляющего посредничество между рабочими и администрацией. Именно она информировала меня, одобряет ли класс какую-то конкретную задачу или же — случалось и такое — нет. На любую мою оплошность — позабыл вручить кому-то золотую звездочку, неумышленно задержал их, когда все другие дети уже побежали играть на перемене, или же не раздал в конце недели конфеты достойным кандидатам — неизменно обращалось внимание. Скайи, Глори, Китти и Стелла были ее подругами, но также и поклонницами. Стоило Долли прийти на занятия с лентой в волосах, как на следующий день четыре девочки приходили с такими же. Если Долли хотела играть во что-то, им хотелось заняться тем же. По отдельности девочки были смышлеными и покладистыми, как группа же они были весьма сплоченными. Естественно — и я был бы разочарован, не окажись оно так, — имелся в классе и кружок мальчиков, потенциальных нарушителей дисциплины. В отличие от девочек, явного главаря у них как будто не было: решения принимались самым демократичным образом тем или иным мальчиком, пока всем остальным не надоедало обращать на него внимание. Кортни, Блессингс, Хэппи, Ботле и Хаким были закадычными друзьями. Большую часть своего времени они проводили в грезах о приключениях, в которые планировали отправиться, — тут уж не обходилось без подвигов, неимоверной храбрости, охоты, открытий, завоеваний и более всего, конечно же, убийств злодеев. Хотя мальчишки никогда этого и не говорили, но, думается мне, они втайне радовались, что их учителем стал мужчина, ибо им уже поднадоело выпекать пироги да мастерить украшения из салфеток. Нет надобности говорить, что эта компания с ума сходила по футболу.
Как это всегда бывает, имелось у нас в классе и несколько детей, которых совершенно не влекло в какие-либо группировки. Я неизменно особенно близко солидаризуюсь с теми, кто не придает значения категоризации и не то чтобы совсем непопулярен — чаще как раз наоборот, — но готов и счастлив идти своим собственным путем и получает от этого удовлетворение. Китсо и Артур вполне довольствовались тем, что увлеченно учились. Китсо проявлял необычайные и порой даже обескураживающие способности в математике, вплоть до того, что по дороге домой я вынужден был освежать в машине свои знания таблицы умножения. Артур же более всего был счастлив, когда мог улечься на живот на ковер в библиотеке и перелистывать страница за страницей иллюстрированные книжки с фантастическими сказками о магии и чародействе. Частенько он и сам рисовал небольшие картинки, обычно рядышком с математическими задачками. Возможно, этот сказочный мир давал ему возможность вырваться из-под гнета семейной жизни, где дела на тот момент несомненно обстояли не лучшим образом.
Олобогенг, появившаяся лишь в середине прошлой четверти и большую часть своей жизни прожившая в столице Ботсваны, Габороне, была тихой, но неуступчивой девочкой. Я ощущал ее беспокойство, когда она наблюдала за более общительными детьми, — сама Олобогенг была слишком замкнута. Она единственная из всех детей требовала от меня проявления максимального терпения и тактичности, когда я вводил ее в наш мир.
Ху, совсем крохотный мальчик, чьи родители принадлежали к многочисленной китайской диаспоре и держали универсальный магазин на главной улице Касане, доставлял мне массу неудобств, ибо практически не говорил на английском. К тому же именно он поспособствовал тому, что я в тот самый первый день получил необычное прозвище.
У остальных учителей, насколько я понял, была традиция: прежде чем попросить детей садиться, пожелать им доброго утра.
— Доброе утро, мистер или миссис такая-то! — отвечали ученики хором, а затем опускали с парт перевернутые стулья и убирали свои маленькие сумки.
Случилось так, что Ху стоял как раз передо мной, и я понял, что происходящее было для него полнейшей загадкой. Я присел перед малышом и тихо спросил, как его зовут.
Пососав пальчик, он ответил, что его имя Ху.
— Замечательно, — обрадовался я, — а меня как зовут?
— Вас зовут мистер Ранго!
Китсо, стоявший рядом с ним, захихикал:
— Что ты сказал, Ху? Ты сказал, его зовут мистер Манго?
Естественно, все остальные в классе тут же решили, что смешнее этой шутки они отродясь не слыхивали, и с тех самых пор ко мне обращались исключительно как к мистеру Манго — не только мои ученики, не только их родители, и не только мои коллеги, но все и вся в городе, незнакомцы, полисмены и даже один турист, которого неверно информировали.
Однако, на мой взгляд, это далеко не самое обидное прозвище в мире.
Вопреки тому, что класс состоял изв корне отличающихся группировок и отдельных ребятишек, с порой несопоставимыми интересами, он все-таки был на редкость однородной ватагой детей, в основном успевавших очень хорошо. Наряду с этим ребятишки вполне прилично могли занять себя сами, и если — а это происходило по нескольку раз в неделю — Элизабет и я желали послушать, как кто-то один из них читает, или же оказать ему помощь в преодолении каких-либо трудностей, остальные, как ни в чем не бывало, играли в бесчисленные игры — либо по отдельности, либо все вместе.
Будничные школьные дни были достаточно разнообразными, чтобы оставаться интересными, но при этом мы придерживались удобного для всех распорядка. Два-три раза в неделю, когда занятия в классе заканчивались, я усаживал детей в кузов Старой Королевы-Мамы и вез их в самый большой и изящный домик для сафари, «Мовена» (в переводе «Баобаб»), названный так потому, что он выстроен вокруг огромного баобаба. Домик этот просто роскошный, целых три этажа, и смахивает на средневековый деревянный форт. В прилегающем к нему парке располагаются два плавательных бассейна: один для детей, с лягушатником совсем уж для малышей, а другой — огромное пространство чистой голубой воды. Поскольку Ботсвана не имеет выхода к морю и единственная доступная вода здесь — река Чобе, пристанище тысяч крокодилов, то для большинства местных жителей обучение плаванию не входит в число приоритетов. Однако Грэхем, считавший физическую подготовку одной из главнейших задач, договорился с владельцами домика и всячески добивался, чтобы каждый из его учеников к моменту окончания школы научился плавать.
Мой единственный опыт в данной деятельности сводился к маленькой нашивке, удостоверявшей тот факт, что некогда я проплыл в обе стороны бассейн в Патни, но поскольку большой местный бассейн даже в самом глубоком месте был мне лишь по грудь, я был уверен, что надзор за детьми мне вполне по силам. Мне особенно-то и беспокоиться не приходилось, поскольку все дети — пускай движения их рук и гребками-то назвать было нельзя — вполне были способны держаться на поверхности воды и барахтаться в заданном направлении. Проблемы возникли лишь с Ху, который, как мне показалось, впервые в жизни оказался в бассейне, и с Ботле, этот, похоже, не видел необходимости лишний раз мокнуть. Но Ху облачили в плавательный пояс, в котором он не смог бы утонуть при всем желании, Ботле же самоутверждался в лягушатнике, шлепая руками по воде и время от времени окунаясь с головой. В глубине души я не мог нарадоваться подобным поездкам, поскольку они приносили приятное облегчение от зачастую устрашающего полуденного зноя.
