Кладбище мертвых апельсинов

себе, что кладбищенская земля прозрачна, как стекло, и я шагаю по мертвым костям и черепам. Повсюду я вижу висящие на скелетах ошметки плоти. Возможно, сердце мертвеца съеживается до размеров маленького черного семечка яблока сорта гравенштейн и лежит рядом с развалившимся на части позвоночником. Поздно ночью, лежа в постели, в отчаянии от одиночества и не в силах не думать об Омаре, я предался рукоблудию. Вытерев живот носовым платком, я смял его и в ярости кинул в угол, спрыгнув с кровати, избавившись от вожделения, я был готов до крови биться головой об стену, чтобы не впасть в вязкое отупение.

Я пошел в насквозь провонявший мочой, с не пересыхающими за день лужами урины парк на площади Чинкваченто. Арабы и негры, уличные мальчишки и трансвеститы справляли малую, а подчас и большую нужду под деревом или каменной статуей или за обитым жестью прилавком на площади Чинкваченто. Приятель Омара отошел от группы своих друзей и зашел за один из прилавков, с которого торговали старыми книгами, репродукциями, открытками, старыми военными журналами и порнографическими изданиями. Парень писал, стоя за неосвещенной стороной прилавка. Его теплая моча стекала по ржавой жести на землю. Между несущимися по площади Чинкваченто машинами он подошел к другому уличному мальчишке на Виале Эйнауди. Я хотел догнать его и спросить, не появился ли Омар в Риме, но чтобы перейти дорогу, я вынужден был следить за едущими в пять рядов машинами. Возможно, однажды я угожу под машину, когда пойду за уличным мальчишкой и, словно загипнотизированный, забыв о мчащихся со всех сторон машинах, стану переходить улицу. Автомобиль подцепит меня, и я полечу в воздух и, окровавленный, упаду на асфальт. Мальчишка, за которым я следил, обернется и присоединится к стоящим вокруг моего мертвого тела зевакам, не подозревая, что я хотел с ним заговорить и что он и является причиной катастрофы. И еще пару лет, читая в газетах о дорожных происшествиях, у него перед глазами будет возникать мой окровавленный труп. Он сказал, что также уже несколько дней безуспешно пытается найти Омара. В подозрительных местах я вижу все больше полицейских в штатском и в форме. Все чаще они на полицейских машинах въезжают на площадь Чинкваченто, вечерами освещая фарами каждую каменную скамейку, на которой сидят негры, арабы, гомосексуалисты, трансвеститы и уличные мальчишки. С автоматами или пистолетами на взводе они выходят из машины и проверяют документы африканцев.

Голова Фридриха Геббеля покрыта стеклянной землей, как я называл ее во сне, и на его мертвом теле лежала рукопись огромного романа. Фридрих Геббель поднял голову, посмотрел на рукопись, а потом мне в лицо. Как только наши взгляды встретились, и стеклянная земля, как я ее называю, и рукопись обратились в пепел. В другом сне, приснившемся мне не в Италии, а в Каринтии, я видел трои умерших умалишенных детей. Перед погребением гробы еще раз открыли, и сотни людей, пришедших на похороны, забросали троих мертвых детей белыми гвоздиками. Гроб, где лежала девочка, был переполнен белыми цветками, и к раз в тот момент, когда я заметил, что девочка стала вертеться в гробу, ее мать решила навсегда закрыть крышку. Я закричал: «Но девочка еще жива, ее нельзя хоронить!» Они вырвали гроб у меня из рук и опустили его в заранее вырытую яму, в которой четверо молодых обнаженных могильщиков копали землю. В одном из могильщиков я с ужасом узнал молодого батрака, перед бедрами которого я за несколько дней до этого встал на колени на влажную осеннюю листву одного из клагенфуртских парков.

Во время заупокойной мессы в кладбищенской часовне в Веллетри я сидел рядом с юношей в зеленом пуловере с вывязанными на груди и спине оленями. Он присматривал за своим трехлетним братом. Когда он, сидя на церковной скамье неподалеку от гроба, принялся теребить свои половые органы, я представил себе, как прямо на кладбище, за одним из могильных камней я встану на колени и возьму в рот его пахнущий юношеской мочой член. Мне предназначено судьбой найти здесь, на кладбище в Валлетри, первый лепесток счастливого четырехлистника моей жизни. У раскопанного захоронения я увидел белый, давно истлевший, вышитый красными и белыми цветами саван. Идя меж могильных камней, я печалился лишь о лежащих в земле мальчиках и подолгу всматривался в их портреты на могильных памятниках, читалок имена, даты рождения и смерти, переписывал эпитафии в мою записную книжку с изображениями высохших обряженных мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо. Ящерица застыла перед именем умершего мальчика на могильном камне, затем скользнула к распятию, посидела немного на верхушке креста, опустила голову вниз и посмотрела в лицо изображенному на могильном камне мальчику. Человек, изображенный на могильном камне в фашистской форме, спрятал руки, которыми убивал, за спину. На другом могильном камне я увидел лежащего в комнате в гробу мальчика, чьи руки не были сложены вмолитве, а просто лежали на животе. Мертвый ребенок лежал, окруженный цветами, на нем был темный длинный пуловер и короткие штаны. Увидев, что кожа на его коленях сбита и изранена, я сразу же спросил себя, не погиб ли он в автомобильной катастрофе. Маленькая девочка, вышедшая вместе с родителями из ворот кладбища, повернулась, сделала книксен, перекрестилась и поцеловала указательный палец правой руки.

По поручению деревенского священника ризничий открыл гроб и поджег труп так, что хотя домовина вся почернела, но оставалась цела. Мертвец же полностью сгорел, от него остался лишь скелет. Священник в полном облачении, размахивая кадилом, торжественно и громко возгласил: «Иосиф прижимает мертвое тело к груди Иакова!» Я открыл скромный полуобгоревший гроб, вынул съежившийся до размеров детской куклы скелет и прижал его к груди своего брата Якоба. Мы подошли к следующей могиле. Ризничий повторил ритуал, и когда я должен был еще раз вынуть из домовины маленький скелет, а на сей раз это был скелет взрослого, скользнул по холму и лег на моего брата. Махая кадилом, священник Франц Райнталер повторил снова: «Иосиф прижимает мертвое тело к груди Иакова!» Я вновь взял уменьшенный до размеров куклы скелет и вновь прижал его к груди брата. Брат заметил, что это он должен был прижимать скелет к моей груди, так как кадящий ладаном священник Франц Райнталер на сей раз произнес: «Иаков прижимает мертвое тело к груди Иосифа!»

К ржавому железному кресту детской могилы на кладбище Кампо Фламинио синим электрокабелем привязан маленький каменный ангел. Почти сровнявшиеся с землей, заросшие сорняками или травой детские могильные холмы, чаще всего на них прямо или криво стояли ржавые железные кресты. Приделанный к ржавому железному кресту на детской могиле каменный ангел – дешевая поделка. На крыле ангела, стоящего на могиле Массимилиано Серра, родившегося и умершего в 1976 году – году смерти обоих камерингских самоубийц – Якоба и Роберта, – висят тапочки-чешки из перламутровой пластмассы. Разорванный, но раскрытый и вросший в землю зонт лежал на другой детской могиле. На цветке львиного зева – единственного украшения детской могилы – лежала отлетавшая свое, умирающая пчела. Проходя мимо, я спугнул насекомых с полусожранного дождевого червя. На меня посмотрел священник в фиолетовой сутане, шедший по холму через маленькую кладбищенскую оливковую рощу читать заупокойную мессу в кладбищенской часовне. На разрытом экскаваторами, огороженном блестящим алюминиевым забором участке кладбища, где хоронили детей, я увидел сваленные в кучу сгнившие доски гробов, испачканные землей истлевшие саваны. На некоторых досках еще были видны ржавые ручки маленьких гробов. Кладбищенские рабочие собирали черепа детей в лубяные короба и относили в склеп. Меж гробовых досок, щебеча, летала птица. Украдкой я смотрел на кладбищенских рабочих, с кирками и лопатами проходящих мимо сваленных в кучу гнилых гробовых досок. На медленном, словно кит, проплывающем в небе над кладбищем воздушном шаре было написано «Good Year».

Ночью я ехал на велосипеде по камерингской деревенской улице и слишком поздно обнаружил, что перед домом отца Якоба, посреди дороги лежит колючая проволока. Баллоны моего велосипеда с шумом выпустили воздух. Я слез и, перенося велосипед через колючую проволоку, увидел появившегося за домом отца Якоба, который ненавидит меня и по сей день, потому что я писал и продолжаю писать о его повесившемся сыне. Мы с ненавистью посмотрели друг на друга, я поднял велосипед и, совершив им крестное знамение, воскликнул: «Да пребудет с тобой Господь!»

Перед кладбищем Л идо Антико мне навстречу проехал рактор «форд» с поднятым плугом, на четырех лемехах которого налипла свежая земля. Девочка, вероятно, лет десяти, мыла могильный камень своей умершей сестры. Между мраморной плитой детской могилы и приделанным к ней стеклом были прикреплены