– Ну пожалуйста, – забегая вперед, проговорила Нина.
– Я же сказал, отстань! – рявкнул Алтухов и, словно загораживаясь от нее, поднял воротник пальто.
– Я больше не смогу одна, – словно это впервые пришло ей в голову, удивленно проговорила Нина. Она вдруг схватила Алтухова под руку и даже попыталась идти с ним в ногу, но шаг у Алтухова был длиннее, а потому Нина все время сбивалась и как-то подетски подпрыгивала. – Что случилось? Я тебя чем-то обидела? Ты хотел со мной переспать, да?
– Отстань от меня. Что ты привязалась? – сказал Алтухов с такой неприязнью в голосе, что Нина от испуга споткнулась и повисла у него на руке.
Алтухов остановился, вынул руку из кармана и попытался стряхнуть свою спутницу, но Нина не отпускала его.
– Я снова брошусь под поезд, – тихо сказала она и заплакала. -’Хоть под два сразу. – Алтухову наконец удалось избавиться от ее цепкой хватки, и он продолжил свой путь. Ему было сейчас противно все: и похмельное горение внутри, и ледяная стужа, и жалобные причитания Нины. Он торопился к себе, чтобы остаться наедине с собой, но Нина не отставала от него, и Алтухов боялся, что не выдержит, не сумеет до конца остаться твердым и пожалеет ее.
– Ты говорил 'вместе', – поспешая за ним, сквозь слезы проговорила Нина. – Я согласна. Саша, я согласна. Давай вместе.
Алтухов остановился, мученическим взглядом обвел половину неба, затем посмотрел на нее и спокойно ответил:
– Ты идиотка. Я же шутил. Смерть – такая интимная штука… С кем попало… Прощай.
После этих слов Алтухов быстро пошел дальше, оставив Нину стоять там, где она стояла.
В квартире Алтухова ждал сюрприз. Он решил пробраться к себе, не зажигая света в прихожей. Дверь в комнату легко раскрылась, но у порога Алтухов пнул ногой что-то легкое, и это 'что-то' влетело в комнату. Алтухов сразу догадался, что это почта. Раньше соседи складывали ее на кухонном столе, но последний год он почти не появлялся на кухне, а потому редкие письма и повестки в милицию соседка просовывала в дверную щель. То, что Алтухов пнул, по весу и звуку напоминало толстый пакет.
Алтухов прикрыл за собой дверь, включил свет и действительно обнаружил на середине комнаты коричневый крафтовый пакет, аккуратно заклеенный, но без почтовых марок, штемпелей и обратного адреса. Алтухов поднял его, повертел в руках и сел на диван. Он бросил взгляд на ящик, который заменял ему стол, и увидел записку. На тетрадном листе крупным девичьим почерком было написано: 'Тов. Алтухов. По заявлению соседей мы заводим на вас уголовное дело. Если вы сами не явитесь в милицию, мы займемся вами серьезно. Считая то, что у вас уже имеется одна судимость, советую вам явиться завтра к 9.00. Иначе вы будете доставлены в принудительном порядке. учстковыйинспектор, майор…' и далее неразборчиво.
'Серьезно – это как? – подумал Алтухов и усмехнулся. – Значит, до сих пор они со мной чикались… нянчились. А завтра возьмутся за меня всерьез. Говно! С глазу на глаз тыкал, а в записке – 'вы'. Как же, улика'. Алтухов взял записку, скомкал ее и швырнул под диван. После этого он повертел в руках пакет, надорвал его и вытряхнул содержимое себе на колени. Из пакета вывалилась лишь мятая, заляпанная чем- то жирным квартирная книжка. Сердце у Алтухова екнуло. Он раскрыл книжку – на первой странице стояла его фамилия.
– Паша, – прошептал Алтухов. Он еще раз потряс конверт, надеясь найти там хоть какое-то объяснение – письмо или записку. Затем пролистал книжку. В самом конце ее Алтухов обнаружил две купюры по сто рублей. Кроме того, Паша уплатил за квартиру за полгода вперед, но ни письма, ни записки в книжке не было. Для верности Алтухов еще раз проверил ее, швырнул на диван и тяжело поднялся.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Пакет кто-то принес. Может быть, сам Паша. Но почему нет записки? – Алтухов засунул книжку во внутренний карман пальто, застегнулся на все пуговицы, но вовремя опомнился. – Черт, рано еще! – с досадой проговорил он.
– Да, собственно, и куда я? В любом случае в мастерской его нет.
Надо звонить домой. – Алтухов снова сел на диван, но тут же встал. Его бесила невозможность узнать все сразу, прямо сейчас.
– Черт те что, – выругался он, – обязательно нужна какая-то тайна. Заплатить за квартиру нашел время, а две строчки написать поленился. И времени сейчас, наверное, часов пять, а то и четыре. – Алтухов взял деньги, посмотрел на них, будто видел впервые, отшвырнул от себя и зло проговорил: – На кой черт они мне нужны? Боже мой, сейчас бы заснуть, а утром проснуться и… утром все выяснится. Все выяснится… – повторил Алтухов с сомнением, – но ничего не изменится.
Он подобрал с пола деньги, сунул в карман и повалился на диван.
'Ничего не выяснится, – подумал он. – Все только запутается еще больше. Ни письма, ни записки – это и есть письмо'.
Алтухов закрыл глаза, но тут же открыл их и с беспокойством проговорил:
– Может, он хотел от меня откупиться? Дурак, я бы и так ушел. Он специально устроил этот спектакль с печатью на двери. Увидел меня издалека и… Боже! Паши больше нет. В любом случае, спектакль это или что-то еще. Его нет.
Алтухов еще долго разговаривал сам с собой, затем отвернулся к стенке и задремал. Спал Алтухов плохо, часто просыпался, скрипел во сне зубами и стонал. Ему снилась какая-то дрянь: то Нина с Пашей, держась за руки, прыгали под поезд метро. Затем ему приснилось, будто он сидит в поезде дальнего следования и ест чужую курицу, а в это время в купе входит хозяин курицы – участковый инспектор.
Алтухов ворочался и кряхтел до тех пор, пока не увидел, что на улице рассвело. Щурясь, он посмотрел на окно, тяжело сел и протер глаза. Сон не принес ему облегчения. Бледно-серый рассвет вызвал у Алтухова лишь приступ жестокой тоски.
Впервые за последние несколько дней Алтухов вспомнил, что давно не умывался и не брился. Он провел рукой по лицу – оно было скользким, а щеки и подбородок заросли недельной щетиной.
Алтухов плюнул на пол и с отвращением растер плевок грязным ботинком.
– Животное, – сказал он и сам себе ответил:
– Да, животное. Успокойся, скоро все кончится.
– Ты говоришь об этом уже много дней! – истерично возразил он себе. – Ты все время болтаешь о том, что скоро подохнешь, но подыхать и не собираешься. Может, хватит тогда болтать?! Умойся, побрейся и иди устраивайся кочегаром в котельную. А хочешь – к Нине под бочок.
Голос у Алтухова становился все более резким. В какое-то мгновение он почувствовал, что теряет над собой контроль. Злость и отчаяние душили его, захлестывали сознание, и как Алтухов ни сопротивлялся, как ни старался успокоиться, внутри у него все вибрировало и болело. Он больше не мог находиться в этой комнате, не мог сидеть сложа руки, дожидаясь, когда все разрешится само собой.
– Я ненавижу тебя! – сказал Алтухов. – Сорок лет ты спал, жрал и что-то говорил только для того, чтобы спать, жрать и что-то говорить. Можешь ты, наконец, совершить хотя бы один поступок?
Один-единственный?! – Он вскочил с дивана, помотался по комнате, заглядывая в углы. Затем раскрыл шкаф и тут же захлопнул дверцу, потому что шкаф давно был пуст. – Ну не на портках же своих давиться! – воскликнул он. – Нет, вначале к Паше! – Здесь он остановился посреди комнаты и спросил:
– Зачем к Паше?
– Надо, – тут же ответил Алтухов. – Надо!
Алтухову так захотелось с кем-нибудь попрощаться, кому-нибудь сообщить, что, мол, все, он уходит насовсем. Что через какое-то время его просто не станет, и их, оставшихся здесь, будет меньше на одного человека. Ему хотелось кому-нибудь рассказать, что он здесь жил, может и зря жил, но это не его вина, но его беда. Что ему страшно хотелось любить людей и что он старался их любить, а если у него это получалось плохо, то он просит прощения – так уж qkswhknq|.
От подобных мыслей у Алтухова навернулись на глаза слезы. Ему стало жалко себя и всей своей бестолково прожитой жизни. Он жалел, что у него нет под рукой письменного стола, нет бумаги и ручки; что он не может попрощаться со всеми как хотелось бы, обдумав и записав свое последнее прощание.
Алтухов шмыгнул носом, высморкался в кулак и вытер руку о пальто.
– Рассопливился, – сказал он. – Жалко себя стало… сволочь.
Алтухов зашел в ванную, заперся изнутри и умылся. Заметив на полочке бритву соседа, он заодно и
