Русская фантастика: кризис концептуальности

неизменными. Мы прочитываем эти книги, закрываем их, с удовлетворением вычленяя для себя какое-то актуальное поучение, и все остается как прежде – закономерностям земной жизни даже не был брошен вызов. Хороший пример – роман “Лабиринт отражений” (1997) Сергея Лукьяненко. Эта книга почти подходит к настоящей фантастике. Мир виртуальной реальности, существующий как альтернатива реальной жизни, живет по своим законам, он многомерно пересекается с реальностью, но это нисколько не убивает его собственной специфики. Однако что интересует Лукьяненко в выдуманном им виртуальном Диптауне? Только земные приключения героико-гангстерского типа. Замахиваясь на философские проблемы и даже убедительно осваивая их эстетически, он легко их обходит все теми же неистребимыми общими словами, приторная мораль которых заставляет нас снова оглядываться на себя и наш мир – короче говоря, несет ту же пресловутую “актуальность”. Автор заканчивает книгу наставительными сентенциями и решительно хоронит свой яркий Диптаун, присыпая его землей со словами: не надо “блуждать в лабиринтах, когда выход рядом… влюбляться в отражения, если рядом живые люди”. Не защищая вымысел, не веря в его самоценность, фантасты своею рукой убивают фантастику.

Реализм как базовая основа отечественной фантастики ведет к еще одной проблеме – экспансии быта на все виды реальности. Русские фантасты запустили в неведомые миры слишком много русских мужиков. Балалайки, положим, нет, но водки много. В “Граде обреченном” Стругацкие строят конфликт на мировоззренческих различиях фермеров, интеллектуалов, вояк и далее по списку, в “Эвакуаторе” Быкова в космическую лейку пробирается чеченка с поясом шахида и пытается ее взорвать, у Акунина в “Фантастике” перестройка в СССР является следствием инопланетного вторжения, у Онойко верховная жрица богини красоты носит имя “известной светской дамы”, и шаман про себя отмечает, что “верховная жрица богини красоты была похожа на лошадь”. Зачем это все? Мало того, что наша фантастика не может дать ничего подлинно фантастичного, она еще оказывается местом для свалки наблюдений за политикой и шоу-бизнесом! Выходит, что творческая ситуация глубоко вторична.

Типичен в этом смысле роман “Чужое” ростовского писателя Владимира Данихнова, который попал в шорт-лист премии “Дебют” по крупной прозе в 2006 году. Текст построен на неровно спаянных мотивах из разных жанров. Здесь киберпанковская альтернативная реальность и традиционные для “твердой” фантастики сюжеты с изменением времени и пространства, инопланетянами и космическими реалиями развитой цивилизации. И в то же время – гномы, феи, ангелы, с которыми соседствует примитивный и совершенно бессмысленный “трэш”. Все это варево смотрится не совсем органично, в том числе и благодаря тому, что неясна степень серьезности самого автора. В поначалу вдумчивое повествование вторгаются невразумительные, а то и просто высосанные из пальца ситуации, серьезность разбавляется распознаваемыми юмористическими вставками, и все это при полном отсутствии рефлексии, которую заменяет извечная русская питейная тема, наводняющая текст при каждом удобном и неудобном случае. Роман получился слишком бытовым и слишком личным – автор не позаботился о том, чтобы оформить свои не вполне вразумительные замыслы в приемлемый для чтения вид.

Дело в том, что образный пласт “Чужого” заведомо поставлен в зависимость от жанровых обязательств, и автору не остается ничего иного, как столкнуть различную жанровую атрибутику, пытаясь добиться синтеза. В результате мир Данихнова напоминает неуклюжую аппликацию, когда “человеческое” неряшливо наклеивается на “инопланетное”: “Зеленокожих стало трое. Кроме Пуха здесь стоял старик в соломенной шляпе и шортах до колен и молодой инопланетянин в летней одежде: белой майке навыпуск и облегающих бежевых штанишках”.

Подобное смешение затеяно не ради юмористического эффекта, оно служит фоном ко всему повествованию. Вот описание быта космического поезда: “Белья здесь было много, просто чертовски много: им были набиты огромные плетеные корзины, стоявшие на полу, оно висело на веревках, протянутых поперек коридора, а также на деревянных шестах, выведенных из открытых окон прямо в космос”.

В романе Данихнова лишь смутно угадываются контуры чего-то серьезного и покинувшего бытовое измерение. Едва проступают некие архетипические мотивы, есть элементы деструкции логики перед лицом парадоксальности, но, увы, нет конфликта, который бы вывел все это на поверхность. Говорить о какой- либо рефлексии тоже не приходится. Вот уровень рассуждений главного героя Константина Шилова: “Надо трезво оценить возникшую ситуацию <…> Происходящее напоминает одновременно сон и какой-нибудь дурацкий старинный триллер. Я оказался один посреди пустой базы, меня никто не замечает, я никого не вижу, за мной гонится чудовище, которое только и умеет что повторять “фи, фай, фо” да топать ногами. Что это значит? Да ничего эта хрень не может значить, кроме того, что я сплю. Или… или на меня навели морок… или… тьфу, бля, муть…”

Попытка преодолеть быт и выйти к размышлениям о душе, любви и Боге чисто номинальна. Если мысль Данихнова о том, что поймать с друзьями щуку важнее, чем иметь душу, так принципиальна в его романе, то зачем в таком случае обязывать читателя тратить время на совершенно посторонний космический детектив и не менее посторонние алкогольные посиделки? У Данихнова, как и у Онойко, фантастические элементы, увы, лишены самостоятельности и гибнут в плену базовой реальности.

Голос рассудка спрашивает: а стоит ли требовать моментальных прорывов от молодых авторов? Можно ответить: да, у них действительно все впереди, – и обратиться к признанным профессионалам. Например, к Борису Акунину, в бесчисленных проектах которого нашлось место и для упоминавшейся уже фантастики. Роман так и называется “Фантастика” и входит в серию книг “Жанры”, назначение которой – представить читателю в каждом жанре по “классическому” образцу. Однако верить ли аннотации и относить ли акунинскую фантастику к классике жанра – это вопрос, который каждый вдумчивый читатель должен решать для себя сам. Роман эксплуатирует традиционные “фантастические” мотивы – чтение мыслей, большие скорости, готовящееся инопланетное вторжение, – помножив их на реалии новейшей истории России. Сюжет строится на реалистическом материале, а фантастическим элементам достается роль хранителей “правильной правды” о холодной войне, которая предопределяет их вторичность по отношению к реальной, “базовой” истории.

 

4. Пути подлинной фантастики

Пути настоящей фантастики можно обозначить, отказавшись от тех исходных посылок, с которых начинает большинство фантастов. В качестве примера приведу роман шотландского писателя Дэвида Линдсея “Путешествие к Арктуру” (1920), одно из значительнейших, на мой взгляд, фантастических произведений. Сюжет, казалось бы, стартует от пресловутой базовой реальности – три человека отправляются с Земли на планету Торманс у звезды Арктур. Однако далее выясняется, что существование этой реальности нельзя ничем обосновать и тем более отдать ей приоритет в том, что касается “истинности” или “первичности”. Допустим, мы знаем, что на Торманс отправились трое персонажей. Однако в мире, в который мы попадаем далее, даже такое простое утверждение расплывается, лишается однозначности. Сбивчиво ткущийся опыт иррационального существования, берущие начало друг в друге мистические перерождения, призрачные лики божественного – все это крайне неустойчиво, и земное здесь если не окончательно преодолевается, то не имеет превосходства над внеположным ему миром, в котором воздействие его унифицирующей антропоморфности почти не ощущается. Мир, вызванный к жизни фантазией Линдсея, не является ответом на какую-либо лежащую на поверхности потребность. Он не утешает, не развлекает, не поучает, не имеет ничего общего с мечтой. Он существует сам по себе, обособившись от человеческой логики, прорастая одновременно вверх и вниз – к божественному, где эти направления сходятся. Такую же бескорыстность в фантастических поисках можно найти и в тех произведениях, которые принято относить к мистическим или эзотерическим, скажем, в произведениях Густава Майринка и Карлоса Кастанеды.

Другой путь фантастики состоит в описании столкновения разума с иррациональным. Скажем, в романе американского писателя Филипа Дика “Стигматы Палмера Элдрича” (1965) не стоит задача построить какой-либо альтернативный мир, нет линдсеевских мистически мерцающих красок. Сохраняя, подобно большинству фантастов, реальность узнаваемой, Дик не разглагольствует о том, что разум несовершенен. Он строит ситуацию, которая это демонстрирует. По сюжету книги, межпланетный промышленник Палмер Элдрич, улетавший по деловым вопросам в другую звездную систему, спустя долгое время возвращается с новым и неизвестным наркотиком. Этот наркотик угрожает подмять под себя существующий рынок, который обслуживает рабочих-колонистов, ведущих трудную и бессмысленную жизнь на осваиваемых планетах. Казалось бы, перед нами начинает разворачиваться космический сериал, но вскоре читатель замечает, что