слова, чтобы люди не подумали, что она гордится знаниями. Гордынька — нехороший грех. Сеня Андер проводил в день отъезда баттл по хип-хопу, но все-таки отвез Изу в аэропорт ранним утром. Они покурили на прощанье, и Андер побежал к машине, чтобы не платить лишнего за парковку.
И вот теперь у них там, в городе, шла неизвестная Изе жизнь, а Иза лежала на шезлонге с облепленными песком ногами и слушала, как тихо стонет Эгейское море. Где-то на дне его сгнили кости несчастного торопливого царя, не дождавшегося сына. Иза вспомнила концерт джазового пианиста, на который ее водила Томочка. Старый, красивый музыкант изобретательно терзал рояль и вдруг одними губами — но Иза услышала — спросил барабанщика: «Куда ты торопишься?!»
Барабанщик и правда гнал куда-то. Как Иза в самом начале любви.
Любимый учил ее не спешить — ждать радости, удовольствий, подарков. Писем, в конце концов. Сейчас она тоже пыталась терпеливо ждать, пока отдых окончится, а он был просто бесконечный. В одиночку слушать море было как-то бессмысленно. Но директор сказал — отдыхай, и она отдыхала.
Обедала в таверне, под пальмой. Ела мелких рыбок, которых местные жуют вместе с головами — Иза так не могла. Головы и хвосты оставались в тарелке — кошкина радость. Хорошо, что он сегодня написал — и вечером напишет, Иза каждые два часа ходила в интернет, как на рыбалку, и ловила свежие, еще горячие от его пальцев письма. Послания от Томочки и Андера она проглядывала наспех: там ничего интересного, сплошные танцы да молитвы — а его строчки обсасывала до последней запятой. Даже его ошибки — неуклюжие, хотя он утверждал, что специально для переписки купил себе словарь, — нравились Изе, она умилялась каждой. «Иметь ввиду». «Я думал по-другому».
Сегодня родились Теккерей и Нельсон Мандела, а умерли Джейн Остин и художник-убийца Караваджо. Иза вспомнила, как Андер однажды усомнился в ее датах: откуда она узнала, например, что Платон родился 21 мая? Что это за отсебячество? Если не отсебятство?
Иза объясняла, что в некоторых датах есть сомнения — и тогда она в скобочках указывает «приблизит.». Но вообще источники у нее надежные — книжные. И почему бы Платону не родиться 21 мая, вместе с академиком Сахаровым? Отличная компания!
— Вы отдыхать приехали или работать? — Рядом с Изой, нахмуренно перечитывавшей черновики писем к любимому, присел здоровенный грек. Шезлонг застонал под ним не хуже моря. На шее у грека висела золотая веревка, похожая на те, что носили братки в гремучих девяностых. О, незабвенные красные шеи и двубортные пиджаки!
По-русски говорил прилично.
— Я и работаю, и отдыхаю. Все успеваю, — вежливо, но холодно ответила Иза. Заводить знакомство с местными ей было совсем ни к чему. И мужчина ее интересовал единственный.
Он, как почувствовал, прислал сообщение — Иза так заторопилась взять телефон, что выронила его. Грек поднял, подал.
— Приходите вечером к бассейну!
Пока Иза сочиняла отказ, пришла официантка со стаканом фраппе на подносе. А Иза уже и забыла про этот фраппе.
— Не верьте ему ни о чем! — сказала вдруг официантка, неприязненно зыркнув глазами на грека. Она была из Белоруссии, такая славная девушка Света.
Грек тут же испарился, как и не было его. Искал, видно, себе на пропитание и наследил уже. Веревки золотые надо оплачивать, и мышцы бесплатно не покачаешь.
— Света, вы давно в Греции? — спросила Иза.
— Пять лет. Привыкла уже. А вы почему все время с компьютером? Плавайте, загорайте!
— Вы замужем? — переключила ее Иза. Что всем дался этот компьютер, непонятно.
— Я рассталася с другом месяц назад, — грустно сказала официантка. — Он не умеет подойти к женщине.
Отель находился в бухте, в нескольких километрах от Уранополя — «небесного города», как было сказано в путеводителе. Путеводитель тоже дал Изе директор. Из отеля в небесный город ходил автобус, но Иза решила пройтись пешком, хотя жара стояла жирная и плотная, как печеночный паштет.
А ведь было еще раннее утро — в небе висела вымотанная бессонной ночью луна, похожая на старуху.
Иза шла по обочине, отшатываясь от автомобилей — впрочем, их было мало. Зато было много придорожных маленьких иконостасов — внутри каждого иконы, свечи, спички. Иза вспомнила Томочку, попыталась зажечь свечу, но ветер от проезжавшей машины задул ее, и пепел полетел в грустный лик на иконе.
— Ну прости меня, прости! — закричала Иза. В ответ ей включились цикады — завели душный, оглушительный хор.
Сегодня родились писатель Дюма и художник Муха, а умерли Саша Гитри и Мэтью Уэбб.
Иза переходила дорогу — шла то по левой стороне, то по правой. Курила. Проверяла телефоны.
Он почему-то молчал.
Слева, под скалой, был выстроен просторный курятник — за решеткой ходили пышные, красивые, будто специально причесанные курицы. Справа жаловалось море.
Башню Иза увидела задолго до знака «Уранополь» — она выдавалась в море вместе с берегом. Решила идти к башне по единственной главной улице. В городе пахло ладаном и медом. По улицам ходили полуголые туристки и монахи при полном облачении. Ходили они, к счастью, не вместе и не косились друг на друга подозрительно. Казалось, что два этих сословия передвигаются в разных пространственных потоках.
Иза села за столиком в ближайшем кафе, с силой впечатала пальцы в телефон. Ничего. Ни одного письма. Ни завалящей SMS.
Вежливый мальчик-официант протянул меню. Иза наугад ткнула в какой-то салат. И фраппе, конечно. Они все здесь пьют фраппе. Два священника за соседним столом размешивали соломинками в стаканах ледяной кофе. Один улыбался при этом, глядя в айфон. Афон.
«Афон совсем рядом, — вспомнила Иза. — Место, где нет женщин. Какая разница, что теперь делать. Можно плавать в море, пока не утонешь. Можно подглядывать за монастырями с палубы прогулочного корабля».
Она купила билет в двухчасовой круиз и, пока посадки не было, поднялась на башню. На стенах висели старинные карты, а под крышей вились ласточки — хвосты у них были как раскрытые маникюрные ножницы. Ma hirondelle — вспомнила Иза.
Какая теперь разница?
На пристани продавали с мопеда фрукты: черные, деревянные на вид сливы и размякшие, как залюбленная женщина, абрикосы. Иза купила в киоске пачку сигарет. Поднялась на борт одной из первых.
День, когда родился Фейербах, а умерли Робеспьер, Бах и Вивальди, Томочка собиралась посвятить домашнему хозяйству и ничему кроме этого. Она будет складывать не оправдавшие себя наряды в пакеты для бедных и безжалостно рвать старые черновики, в том числе несостоявшейся диссертации. С утра она честно собиралась поехать в храм на службу, но так и не смогла оторвать голову от подушки. Ничего, завтра тоже день. Томочка все успеет, на то она и Томочка.
В выходные звонить домой любимому было нельзя. То есть ему вообще нельзя было звонить домой, но в выходные — особенно. Томочка с силой дернула висевшее на плечиках платье за подол. Черно-белое шелковое платье. Он гладил ей ноги сквозь этот шелк.
— Тебе нравится мое платье? — спросила тогда Томочка. А он хриплым голосом сказал:
— Нет, в нем ничего не видно.
Томочка расстелила платье на полу, как ковер. Легла на него и заплакала.
И тут ей позвонили. Совсем не тот человек, которого она ждала.
В день, когда родились Генри Форд и Генри Мур, а умерли Мария-Терезия Австрийская и Отто фон Бисмарк, Сеня Андер встал ни свет ни заря. Его разбудил Бакст — жалобная морда торчала у изголовья, как живой плакат: «Погуляйте с собакой!»
— Ну и морда ты, Бакст, — с любовью сказал Сеня и резво вскочил с постели.
В последнее время ему так нравилось жить, что он даже захотел бросить курить.
