ГАСНУЩИЕ ЗВЕЗДЫ
Приземление окурка я отслеживаю, как авиадиспетчер, - вот красный светлячок падает в траву, вот разгорается прощальным пламенем, вот меркнет, темнеет, сжимается... Бесшумно прикрываю дверь, чтобы не потревожить Анору - пусть хотя бы в сумерках ей удастся подремать, набраться сил перед бессонной, бессовестно долгой ночью.
Для спящего человека в комнате слишком тихо.
- Марина, дай сигарету, пожалуйста.
- Тебе нельзя, Анора.
Говорю голосом Каменного гостя, только что явившегося из райского прокуренного сада.
Разговаривать со мной Анора сегодня не хочет.
- Останешься на выходные? - единственное, что спрашивает.
Работать без отдыха - совсем не то, о чем я мечтаю. Но Миша тоже нахватал себе срочных заказов, кроме того, мне жаль Анору.
Когда я нанималась в этот дом, то понятия не имела, за кем придется присматривать. Наша чешская подруга Зора, с которой мы делили квартиру на Блазиусстраат, предложила поработать сиделкой у женщины, которая скоро умрет.
- Сама я не мочь такую работу, Марина, - призналась Зора, - но ты же медицинский специалист.
Пышно сказано. Младший медработник без диплома и документов, самый настоящий нелегал - единственное, что мне удалось подтвердить в Голландии, были водительские права. Но мои водительские права тогда еще мало кого интересовали.
Женщина, которая скоро умрет... Эти слова можно отнести к любой женщине - вопрос в том, насколько 'скоро' все случится.
Старый дом на канале Сингел, с маленьким садом и узкими окнами. Человеку, выросшему в 'хрущевке', трудно привыкнуть к амстердамским домам, этим высоким скворечникам, чьи лестницы забирают вверх почти отвесной стеной. Бесконечные ступени и оконные рамы, похожие на гильотину. Под окном спальни Аноры - канал с тремя баржами, к вечеру с улицы несет марихуаной, у подъезда дважды в день по часу стоит метадоновый автобус. Амстердам - город людей, живущих без оглядки на Бога. Я приковала велосипед к столбику, подобрала кипу рекламных листков с крыльца. Первой в стопке лежала брошюра, посвященная эвтаназии. Слоган: 'Позаботьтесь заранее о том, чтобы уйти достойно'.
Неплохой подход к умирающим женщинам.
Эвтаназия в переводе с греческого - 'благостная смерть'. Красивое слово, но идея мне нравится не слишком. Может быть, потому, что я, пусть и атеистка не хуже коренной голландки, все же не осмелилась бы вмешиваться в такое ответственное дело, как смерть.
Здесь, в Амстердаме, городе серьезных наркотиков и застекленных проституток, эвтаназию узаконили в 2000 году. Решение, как сказано в буклете, было принято голландским парламентом, потом этим примером вдохновились в американском штате Орегон и в северной австралийской провинции. В Орегоне, впрочем, не любят слова 'эвтаназия', придумывают эффектные эвфемизмы вроде 'летальной медицины' и 'достойной смерти'. Наша подруга Зора утверждает, что в Дании (где Зора работала в прошлом году) эвтаназию якобы можно исполнить самостоятельно: по рецепту врача в аптеке закупаются соответствующие задумке лекарства: и вперед! Возможно, Зора сама это придумала - она любит поговорить о том, что 'в Дании есть все'.
На двери дома Аноры висит трогательный коровий колокольчик. Бело-синяя дельфтская табличка с номером. Высохший букетик вправлен в узкую пробирку настенной вазочки. Мне открывает немолодая, жухлая блондинка - приветливо ощерилась, заговорила по-голландски.
Я быстро училась голландскому, но все же не так быстро, чтобы с лету разбирать скоростную речь.
- Мифрау, говорите, пожалуйста, медленнее.
Она махнула рукой - главное, чтобы вы свободно говорили на русском. Ваша подопечная - русская, вы не знали?
...Корделия Ринсман - дочь Аноры, значит, она тоже русская, хоть и наполовину. Но эта русская половина находится в полном порабощении у голландской - Корделия похожа на своего отца, Йоханнеса Ринсмана, портрет которого встречает меня в гостиной. Йоханнес, как потом рассказала мне Анора, обладал пусть и распространенным, но, тем не менее, изысканным пороком - он играл в рулетку и на тотализаторе. Жизнь Йоханнеса была горячей и полной до краев, как тарелка со свежим супом, - и смерть Йоханнесу выпала сказочная: он уснул за игорным столом в Схевенингене, так что даже крупье с двадцатилетним стажем работы не смог его разбудить. Анора говорила, что Йоханнес любил ее едва ли не больше азартных игр, но умер не в доме на канале Сингел, а на зеленом сукне, под выкрики крупье. Когда я представила себе загробную жизнь Йоханнеса Ринсмана, мне увиделся упитанный ангел с растрепанными крыльями, ссыпающий фишки в карман...
Корделия тоже весьма упитанна и при этом сутула. Мощно разрезают воздух обтянутые голубой джинсой ляжки, это Корделия показывает мне дом. Вначале мы обе почти на четвереньках взбираемся вверх по лестнице - вот и ответ, почему в старые особняки Амстердама вещи грузят через окна, подъемным краном. Потом мы пытаемся отдышаться - Корделия по причине излишнего веса, я - в силу непомерного курения.
Корделия отворяет передо мной узкую длинную дверь-фотомодель, и я утыкаюсь взглядом в цветной плакат, который висел в моей комнате с третьего по шестой класс. Помстилось?..
Конечно, это не та расчудесная полиграфия, при помощи которой печатаются современные постеры - или буклеты, посвященные эвтаназии (я спешно прячу его в сумку), цвета скромны и словно бы разбавлены водой, но по советским временам этот плакат был настоящим дизайнерским прорывом. Предвестником рекламных триумфов. И она, на плакате, - так прекрасна, Господи, а я уж и забыла, как сильно любила ее.
...Я не стану называть ее настоящее имя, ведь неслучайно она спряталась в Амстердаме, стала женой никому не известного малого голландца и попросила отныне звать ее Анорой. Анора так Анора. Подлинное имя женщины, присутствующей в этой комнате сразу в двух ипостасях - плакатной и реальной, - много что рассказало бы моим российским ровесникам. Не говоря уже о гражданах более раннего года выпуска. Нынешняя Анора Ринсман еще каких-то пятнадцать лет назад считалась самой любимой зрителями актрисой, сыгравшей в фильмах всех лучших режиссеров, обессмертившей сотню спектаклей, и я любила ее вместе со всеми, мой восторг был частью общего обожания, которым Анору окутывала наша огромная тогда еще страна. Плакат был афишей лучшего фильма Аноры - 'Церемония', я знала наизусть все реплики оттуда, я умела завязывать платок на шее так, как это делала ее героиня, но я оказалась не готова к встрече с любимой актрисой в холодной комнате дома на канале Сингел.
Фильмы Аноры стали частью моего детства, она входила в мои сны наравне с подругами, родителями, учителями, я любила ее так преданно, как только может человек полюбить свое собственное детство - вспоминая о нем через годы. И все-таки даже я забыла ее. Долгие годы я совсем не вспоминала Анору. Плакат выцвел, стал местом гибели десятков комаров, его сняли со стены и... выбросили? Не знаю. Не помню.
...Получите, распишитесь - детская мечта, которую вы заказывали пятнадцать лет назад. Я писала письма Аноре, киностудии отправляла толстые конверты, полные признаний - ведь я тоже собиралась стать актрисой - и неумелых рисунков лопоухих зверей и кучерявых принцесс. Ответ на молитву пришел по адресу. Сегодня.
Она сидела передо мной, на стульчике с вытянутой кверху спинкой. Не старая, но очень изможденная, я вдруг вспомнила слова Зоры - 'женщина, которая скоро умрет'. Корделия вышла вон, извинившись и закрыв дверь.
- Корделия не дочь мне, - сказала Анора (где-то я уже слышала нечто похожее), - ты зря так думаешь. Она дочь Ринсмана, и я ей ужасно мешаю. Корделия пока не замужем, но говорит, что все может случиться.
Анора улыбнулась, я тоже. Представили Корделию в платье невесты.
- А ты, девочка, ты замужем?
Я присела рядом с Анорой, на такой же вытянутый стульчик. Рассказала ей о Мише - в нескольких
