— Там есть недурные куски. Правда, Вера?
Вера не преминула подтвердить.
Я тогда подумала: “Если ты жена Борова, значит, такая твоя участь — всю жизнь подтверждать и восхищаться”. Впрочем, я недооценила ее. Просто еще не осознала, кого я встретила в тот день.
У одного умного англичанина я прочла: “Единственный способ познать человека — безнадежно его полюбить”. Вот именно это скоро со мной и случится.
Мне доверительно пожаловались, что заболела кухарка, а значит, надо придумать, куда пойти ужинать, и от этого будет зависеть, что можно надеть.
Очень хотелось съязвить по поводу тех несчастных, чьи жизненные планы и внешний вид зависят от здоровья кухарки. Но я сказала:
— Жаль, что у меня сейчас нет возможности вас куда-нибудь пригласить.
Вера вдруг ответила:
— О, не беспокойтесь! Для подобных случаев у нас есть мужчина.
Это было сильное заявление, и мне понравился такой расклад: не они вдвоем, не парочка супругов- заговорщиков плюс гостья, приглашенная из милости, а мы с ней — две женщины плюс мужчина, полезный в некоторых случаях.
Мужчина был послан одеваться для ресторана, потом вернулся в темном костюме и ярко-желтых ботинках, но, услышав один только возмущенный окрик: “Володя!” (с властным нажимом на букву “л” — “Воллодя”), потащился назад переобуваться в черные.
Вера завернулась в меховую накидку, которая очень ей шла и выглядела бы еще лучше, если бы не комментарий: “Это подарил муж”.
Ресторан в отеле “Негреско” мне показался неприлично помпезным, как и сам отель. За ужином Боров развеселился. Он, видно, совсем уже принимал меня за свою, если считал нужным сообщить, например, что ненавидит любые морепродукты, кроме рыбы. Кому в мире это интересно, мать твою! Потом он начал растроганно вспоминать, как, будучи совсем маленьким мальчиком, в пять или шесть лет бегал по этому отелю, под его светлым куполом и хрустальной люстрой в вестибюле, по мрамору и коврам. Вера терпеливо дослушала этот мемуар и сказала очень членораздельно: “Воллодя. К сожалению. Насколько я знаю. Когда ты был маленьким мальчиком, отеля “Негреско” не существовало. Он появился немного позже”.
После этих слов я готова была ее расцеловать.
На обратном пути нам встретился какой-то потрепанный, убогий персонаж, похожий на облезлого дикобраза. При виде Борова он кинулся его тискать, приобнимать и выспрашивать обо всей жизни, так что нам с Верой пришлось ожидать в сторонке, пока закончится рандеву. Выяснилось, что фигуранты учились вместе, в одной школе в Петербурге лет сто пятьдесят назад.
Потисканный и приобнятый, Боров заметно скис и, кажется, готов был в срочном порядке сбежать из Ниццы. Вера ответила: “Подумаешь, несчастье. Ну, столкнетесь еще раз-другой”.
Мы вернулись в их временный дом, на желтую виллу, где при вечернем свете анонимные портреты в тяжелых тусклых рамах и мебель, претендующая на сожительство с кем-то из Людовиков, имели особенно безнадежный вид.
Раза два я намекнула, что готова откланяться, но хозяева и не думали меня спроваживать, их почему-то остро интересовало все, что касается меня и моего будущего. Собираюсь ли я, допустим, оставаться жить в Швеции или хотела бы сменить страну? Если я всерьез пишу и публикую стихи, то не стоит ли мне переехать в Америку? Там намного больше читателей, а значит, и писательских перспектив. Все это звучало как-то наивно, я молчала и вежливо пила чай с лимоном, который заварила Вера. Их обоих увлекла идея моего переезда за океан для поступления в Гарвард или Колумбийский университет. Они хоть сейчас готовы написать рекомендацию и ходатайствовать за меня.
Уже за полночь мои новые опекуны встрепенулись и кинулись провожать, несмотря на возражение: “Я уже достаточно взрослая, чтобы добраться самостоятельно”. — “Не имеет значения, сколько вам лет, — сказала Вера. — Важно то, на сколько вы сейчас выглядите”.
Пока мы шли по ночным улицам, меня продолжали воспитывать и наставлять. По их мнению, я должна завтра же выбрать отель поближе и получше. Вот хотя бы эту гостиницу “Марина” — просто замечательная! “Вера, откуда такая уверенность, вы жили здесь?” — “Нет, мы не жили. Но посмотрите сами, какие пальмочки расставлены у входа, ну прямо куколки!” Будь на ее месте кто-нибудь другой, я бы тут же обсмеяла и эти пальмы-куколки, и сладенький девичий восторг. Но она так ослепительно улыбалась и так заглядывала мне в глаза, что я ощущала в себе одну только радость.
Казалось, не было такой темы, которую супруги не могли бы досконально при мне обсудить. Представьте себе, Стэнли Кубрик, когда снимал постельную сцену с Гумбертом и Шарлоттой, совершенно пренебрег Володиным сценарием. Ужасно! Сын Дмитрий жалуется из Милана, что у него болит горло и он не может петь. Кухарка выздоровеет неизвестно когда. Еще бы не ужасно. Английскую набережную модернизировали до полного безобразия. Тоже кошмар. Нам, кстати, так нравятся автомобильчики “альфа-ромео”, почему бы не назвать их “альфа-Ромео-и-Джульетта”? А Володя, представляете, так и не научился водить.
Возможно, все это выбалтывалось искренне, от чистого сердца, не знаю. Но меня не покидало впечатление, что это рисовка, слаженная игра на зрителя, то есть на меня.
Забегая вперед, сознаюсь, что с какого-то момента мне станет смертельно важно все, что Вера думает или говорит за моей спиной. Каждое ее слово. Только этим и объясняется тот факт, что в один прекрасный вечер я вскрыла и прочитала письмо, которое предназначалось не мне.
Нет, я ничего не украла, все получилось намного легче. После нашей очередной прогулки втроем Вера спохватилась — не успела отправить письма, в том числе срочные, и я сама предложила: давайте отправлю на обратном пути. Она была так благодарна, что два раза назвала меня “милой”.
Милая так милая, не буду возражать. В моих руках оказались три письма для издателей и одно личное, адресованное, как я потом поняла, родственнице. Вот это четвертое письмо я ненадолго арестовала, оставила на вечер у себя.
Обойдусь без технических подробностей о том, как вскрывают, не повреждая, запечатанные конверты. Мне пригодились пар из кипящего чайника и старая бритвочка “Жиллетт”.
После обязательных донесений о текущих делах (Володя захвачен новым романом, пишет запойно, бодрый как никогда; погода солнечная; постоянной кухарки так и нет) бегущий почерк Веры, наконец, вознаградил меня коротким абзацем, ради которого я и пошла на преступление.
Вот что я узнала о себе.
Красавица шведка из хорошей семьи, но рано потеряла отца и порвала отношения с матерью. Судя по всему, блестящая умница, поэтесса, владеет чуть ли не десятком языков. При этом неравнодушна к женщинам, лесбиянка с совершенно “достоевским” темпераментом. При этом настолько напряжена изнутри, до такой степени наэлектризована, что иногда просто невозможно с ней рядом стоять. Мужской склад ума и слишком, пожалуй, мужественная внешность, но ей это идет. Володе нравится тоже.
Не буду скромничать: перлюстрация письма не единственное мое преступление за эти две недели. Следующим героическим злодейством был приход в гости в самое неурочное время, без договоренности и без звонка. Я уже знала, что по утрам, до завтрака, Боров обычно пишет, а Вера наводит дамский марафет. Лучший способ застать их обоих врасплох, с голыми, беззащитными лицами — явиться в гости ни свет ни заря.
Я не исключала, что этим утром даже не буду впущена в дом и потом навсегда попаду в немилость. Но Боров молча выслушал скорострельные извинения, обмерил меня каким-то сквозным, судебно-медицинским взглядом и, прежде чем уйти назад к своим бесценным рукописям, довел до кресла в гостиной, видимо, уверенный, что здесь я терпеливо дождусь, пока хозяева ко мне снизойдут.
Вместо этого, оставшись одна, я углубилась в интерьерные закоулки, не предназначенные для гостей. Ну да, я пошла в правильную сторону. Почти сразу передо мной приоткрылась дверь, и в ослепляющей близости, нос к носу, Вера крикнула: “Володя, кто пришел?..” Букет извинений был уже наготове, а заминаемую сообща и наспех неловкость в одну минуту затмило то, что я рискнула увидеть. Она смутилась
