не следует упоминать об идеологических различиях между двумя государствами и делать какие-либо оценки в этой области, как положительные, так и отрицательные. Для того, чтобы поворот в политике не показался внезапным, журналистам рекомендовалось ограничиваться в своих комментариях перечислением фактов, не вдаваясь в отвлеченные рассуждения. Читатели, узнав новость, не должны были испытать ни слишком большой радости, ни огорчения. Сообщение следовало набирать обычным шрифтом и давать в традиционном оформлении, чтобы не слишком напугать публику.
В нацистской правящей верхушке не было другого такого мастера тонкой лжи, превратных толкований и коварных намеков, каким был Геббельс. Конечно, такие деятели, как Геринг, Гиммлер и Борман, были ничуть не более щепетильны в политике и в жизни и точно так же были убеждены в том, что цель оправдывает средства, но они не умели так тонко и с таким искусством использовать речь, слово, как это делал «маленький доктор». Похоже, что у них не было и такого умения ловко очернить своего соперника. В диктаторском государстве борьба за власть проходит за кулисами, не на виду у публики (по крайней мере, до победы одной из группировок), и Геббельс с его неугомонной энергией острой проницательностью и критическим умом, был в такой среде мощной и опасной фигурой. Он знал, как представить своих недругов в смешном виде, и делал это мастерски, с расчетом на то, что Гитлер быстро лишает своего благоволения тех, кто имел несчастье прослыть смешным. Острый и злой язык и живой беспокойный ум делали Геббельса похожим на Вольтера — если только можно представить себе Вольтера в нацистской форме и с оружием.
Только сам фюрер был застрахован от злословия Геббельса. Его, как хозяина (да и себя тоже), Геббельс нередко забавлял за обеденным столом, используя кого-либо из гостей в качестве мишени для своих циничных шуток. Он мог так ловко и к месту рассказать анекдот или передразнить слово или жест, что после этого его жертву уже никто не принимал всерьез. Он проделывал такие вещи с улыбкой и показным дружелюбием, затягивая своего противника в паутину намеков и двусмысленных шуток, а потом внезапно разоблачая его и выставляя на осмеяние. Он поступал так из злобы, или чтобы улучшить свое положение, либо добиться каких-то выгод для своего министерства. Действуя таким методом, он сильно навредил например, Русту, министру образования, желая заполучить под свое управление все германские университеты, но не преуспел в этой затее, хотя и вылил на Руста немало грязи. Даже в феврале 1945 года, всего за несколько недель до конца Третьего рейха, Геббельс не оставил своих интриг и уговорил Гитлера сместить доктора Дитриха, своего давнего соперника. Он всегда оставался опасным конкурентом, готовым использовать любую возможность, чтобы навредить своему недругу, подорвав его положение и престиж. Не зря его соперник Розенберг, не отличавшийся столь разносторонними талантами, сказал о нем в своих воспоминаниях: «Он всегда был Мефистофелем нашего движения и оставался им до конца».
3. Соперники из окружения Гитлера
Чтобы лучше понять деятельность Геббельса на посту министра пропаганды, необходимо получить представление о главных фигурах из ближайшего окружения Гитлера, с которыми Геббельсу приходилось соперничать в борьбе за власть и за влияние на фюрера. Здесь мы дадим их краткие характеристики, содержащиеся в воспоминаниях Э. Ханфпггенгля, который много с ними общался и хорошо знал их лично[6]
Розенберг и Риббентроп
«С возвышением Геббельса значение Розенберге как политической фигуры сильно упало, хотя жалеть тут, пожалуй, было не о чем. В то время он поселился в роскошной вилле в Тиргартене. Он заведовал отделом внешних сношений нацистской партии и мечтал о должности министра иностранных дел, которую занимал фон Нейрат. Чтобы поднять свой престиж, он совершил поездку в Лондон, обставленную с большой помпой, но попал впросак, выставив себя в глупом виде: он решил возложить венок к памятнику погибшим в первую мировую войну, но англичане сочли его поведение неискренним, и кто-то сразу после церемонии выбросил венок в Темзу. «Неплохо было бы, чтобы вслед за венком туда же бросили и самого Розенберга!» — так оценили многие этот случай. Гитлер, который всегда ему покровительствовал, но, видимо, не питал иллюзий насчет его способностей, сделал вид, что ничего особенного не произошло и что визит прошел успешно. Я прекрасно знал, что это не так, и сказал об этом во всеуслышание, на что Гитлер, поворотясь ко мне (на приеме в рейхсканцелярии), сказал строго: «Ханфштенгль, вы позволяете себе слишком многое, критикуя партайгеноссе Розенберга; если я еще раз услышу подобное, я вас уволю!» Я ответил так, чтобы мои слова были истолкованы в пользу Риббентропа, который все еще был не у дел и надеялся с моей помощью поправить свое положение. По-моему, любой был бы лучше, чем Розенберг. Риббентроп всегда с энтузиазмом поддерживал мою мысль о чрезвычайно важной роли Америки, и поэтому я, не жалея сил, оказывал ему поддержку. Но Гитлеру он не слишком нравился. «А, это тот, «вышедший из строя»!» — сказал он не слишком любезно. В конце концов Риббентроп добился своего, но и Гитлер не забыл своих слов (значение которых стало ясно позднее).
У меня были дружеские отношения с Нейратом, поэтому я оставил свои попытки помочь Риббентропу, и вовремя, потому что вскоре вскрылись некоторые неприглядные факты из его биографии. Оказалось, что госпожа Мейсснер, жена государственного секретаря, служившего у Гинденбурга, знала Риббентропа еще мальчиком, когда он жил в Метце перед первой мировой войной. Его отец был кадровым офицером и служил в полку, стоявшем у Везеля, на Рейне. Маленький Иоахим был известен в своей гимназии как самый глупый ученик в классе, отличавшийся при этом непомерными амбициями и тщеславием. Фрау Мейсснер никак не могла поверить, что человек, поднявшийся до таких высот в нацистской партийной иерархии и считавшийся специалистом по иностранным делам, — тот самый Иоахим, знакомый ей по Метцу.
Приставку «фон», свидетельствовавшую о дворянском происхождении, он купил за деньги. Дело в том, что в Веймарской республике не были (как это ни странно) отменены аристократические титулы и звания; более того, можно было законным путем поменять буржуазную фамилию на дворянскую, убедив какого-нибудь бездетного аристократа передать вам свой титул. Риббентроп, женившись в 1920 году на богатой наследнице владельца фирмы по производству шампанских вин, отыскал пожилого бедного родственника, согласившегося оказать ему такую услугу. В то время он и его жена сумели проникнуть в высшее берлинское общество, где познакомились с некоторыми богатыми еврейскими банкирами. Риббентроп получил заем у одного из них, Герберта Гутмана, совладельца «Дрезднер-банка», и использовал деньги на то, чтобы основать фирму, специализировавшуюся на экспорте и импорте самых дорогих сортов шампанского и спирта.
Трудно сказать, случайно так вышло или нет, но официальное торговое название фирмы, образованное по первым слогам ее полного наименования, звучало как «Импогром» и получило вскоре самое зловещее толкование. Зимой 1933 года, вскоре после того как Гитлер пришел к власти, Гутмана зарезали в его доме (и кажется, не без участия Риббентропа).
Так Риббентроп оказался единственным среди нацистских руководителей, у кого имелись в личном распоряжении значительные денежные средства. Первым делом он свел знакомство с графом Геллдорфом, начальником берлинских штурмовиков, а потом, будучи человеком тщеславным и амбициозным, подружился с Герингом, по совету которого устроил у себя на вилле (в пригороде Берлина Далеме) ту самую знаменитую встречу Гитлера, Папена и Гинденбурга, состоявшуюся 22 января 1933 года, в результате которой Гитлер пришел к власти. Тем не менее, его дальнейшее возвышение происходило не сразу. Он постоянно околачивался то во дворце президента рейхстага Геринга, то в министерстве иностранных дел, предпринимая неуклюжие попытки проникнуть в ближайшее окружение Гитлера, но никак не мог добиться решающего успеха.
Ключик, которым он наконец сумел открыть эту дверь, оказался достаточно простым: это была неизменная готовность услужить фюреру, с помощью которой он и пробудил у него интерес к своей
