Это была настоящая мания разрушения; охваченный ею, Геббельс проповедовал политику «выжженной земли»: «Не оставляйте ничего ценного, сжигайте все до земли; превращайте заводы и фабрики в развалины! Взрывайте мосты и вагоны!»
Участь собственного народа и его будущее волновали Геббельса так же мало, как и его фюрера. «Уж если нам придется когда-либо уходить с исторической сцены, — сказал тот как-то еще до войны, — мы постараемся так хлопнуть дверью, что вся Земля содрогнется!»
И вот скорый (и, увы, бесславный) уход неожиданно приблизился; эффектного «хлопка дверью» не получалось, и «главный пропагандист», желая расцветить суровую реальность и подбодрить народ, стал широко применять изобретенный им метод «поэтической правды», о котором говорилось выше. По радио зазвучали захватывающие рассказы о «героических подвигах немецких партизан» («вервольфов»), бывшие во многом «поэтической выдумкой» Геббельса, старавшегося таким путем «расшевелить» население западногерманских городов, уставшее от войны и покорно ждавшее прихода американских войск. Министр пропаганды сообщил, что «немецкое партизанское движение является более широким, более героическим и эффективным, чем было антифашистское сопротивление во Франции, в Норвегии и на Балканах. Последней «поэтической правдой», родившейся в недрах министерства Геббельса, стало сообщение о скором начале войны между русскими и их западными союзниками; Германия при этом должна была занять позицию «стороннего наблюдателя, с усмешкой взирающего на их «разборки».
30 января 1945 года Гитлер назначил Геббельса «уполномоченным по обороне Берлина». Так министр пропаганды, глубоко штатский человек, стал главой сил вооруженного сопротивления. Берлинцев это известие привело в ужас: они поняли, что Гитлер решил превратить столицу в «образцово-показательный объект стойкого военного сопротивления врагу». Чтобы подчеркнуть важность полученного им назначения, Геббельс стал носить офицерскую фуражку, но не полную военную форму со знаками различия. Одновременно он продолжал занимать посты министра пропаганды и гауляйтера Берлина, а также «Председателя совета по обсуждению военного положения». Он был полон решимости «стоять до конца» и не сомневался в своей стойкости. Другие министерства уже эвакуировались на юг Германии или готовились это сделать, и только министерство пропаганды продолжало работать на полную мощность. В период с 4 по 23 февраля здание министерства подверглось сильным бомбежкам и получило повреждения. Геббельс перевел рядовых сотрудников в бомбоубежище, а сам вместе с руководящим составом занял служебные помещения, находившиеся в подвале.
В середине февраля американская авиация подвергла опустошительному налету город Дрезден, уничтожив 80 % его зданий и убив много жителей, и Геббельс, вне себя от бешенства, предложил Гитлеру разорвать Женевскую конвенцию о защите военнопленных и расстреливать на месте экипажи сбитых самолетов. Фюрер с радостью ухватился за эту идею; он и сам давно подумывал о таком шаге, досадуя на то, что немецкие солдаты «слишком легко сдаются в плен англо-американским войскам», надеясь на гуманное обращение. Немецкие военные, которым очень не понравилась эта идея фюрера, с большим трудом уговорили его отложить на время ее осуществление.
Тем временем в бункере Гитлера уже передавали друг другу, как величайшую драгоценность, маленькие ампулы с ядом. Гитлер распорядился снабдить ими всех своих верных сотрудников, «заслуживших, благодаря своей преданности, почетную и быструю смерть». Госпожа Магда Геббельс тоже получила от профессора Морелла (личного врача Гитлера) ампулы для себя и для своих шестерых детей. Она не просила об этой услуге своего мужа, потому что он был перегружен работой, да и вообще, когда она чувствовала необходимость поделиться с кем-нибудь своими мыслями, она все чаще обращалась к Земмлеру и его коллегам:
«Вечером она снова, как это бывало часто в последнее время, зашла к нам в бюро, поговорить о том, что ее волновало. Я чувствую, что мне ее жаль. Она не испытывает никаких иллюзий насчет будущего. Она призналась, что боится смерти, приближающейся с каждым днем, с каждым часом. Она сказала, что не смогла говорить с мужем на эту тему: ведь у него слишком много забот — чересчур много для одного человека. Еще она сказала, что пришла к выводу о необходимости собственной смерти; по ее словам это — единственный выход; но вот смириться с тем, что придется отнять жизнь у собственных детей, — это свыше ее сил! «Вчера вечером я укладывала их спать, всех шестерых: четырехлетнюю Хейду, пятилетнюю Гедду, семилетнюю Холли, девятилетнего Гельмута, десятилетнюю Хильду и двенадцатилетнюю Хельгу; и когда я подумала о том, что их ждет, я чуть с ума не сошла от боли и мук! Я долго ломала голову над тем, смогу ли я справиться со всем, что на нас свалилось. С мужем я не могу об этом говорить: он не простит мне такой слабости! Он верит, что не все потеряно, пока он еще может бороться».
Через несколько дней после этого муж предложил Магде уехать с детьми куда-нибудь на Запад, чтобы оказаться потом у англичан, но она, не колеблясь, отклонила это предложение: «Без тебя я никуда не поеду!» — сказала она.
Был конец февраля. Незадолго перед этим, 10 февраля, Магда отправила письмо своему старшему сыну Гаральду, находившемуся в английском лагере для военнопленных:
«Мой милый сын! Прошло уже четыре недели с тех пор, как я писала тебе последний раз; я много думала о тебе в это время и боюсь, что и ты волнуешься за нас, потому что положение действительно не блестящее. Не беспокойся, все мы здоровы И заняты делами; наш дом в Ланке мы закрыли и переехали в Берлин, чтобы быть всем вместе.
Несмотря на бомбежки, наш дом в Берлине пока цел, и мы ни в чем не нуждаемся, в том числе и бабушка, и другие родные. Дети веселы и довольны тем, что не нужно ходить в школу. Слава Богу, они не понимают, что творится вокруг! Что касается папы и меня, то мы вполне уверены в себе и будем до конца исполнять свой долг.
С ноября я не получала от тебя известий, но папа сказал, что ему о тебе сообщали и что тебе лучше. Все же напиши поскорее и поточнее, как твои раны, что с ними: сколько ты потерял зубов, и сильно ли мешает ходить рана на бедре.
Обнимаю тебя от всего сердца; мои мысли всегда с тобой. Твоя мама».
Сестра Геббельса, Мария Киммих, заметила, что Магда оставила всякую надежду сохранить жизнь себе и своим детям. Мария убеждала невестку оставить в живых хотя бы самую младшую из девочек, Хейду, отдав ее кому-нибудь на воспитание, но Магда была неумолима: «Я не могу покинуть Йозефа, я должна умереть вместе с ним и фюрером. А если я умру, то и мои дети должны умереть со мной. Все, без исключения. Мне невыносима мысль о том, что останется в живых хоть один, хотя бы и с тобой».
Доктор Науманн тоже убеждал Магду спасти себя и детей. После второй сильной бомбежки зданий министерства часть персонала была переведена в разные служебные помещения, а семья Геббельса оказалась на островке среди реки, где были устроены домики для лебедей. Стараниями доктора Науманна к острову пригнали баржу с запасом провизии на несколько месяцев. План доктора состоял в том, что после крушения власти Гитлера Магда с детьми переберется на баржу, где и переживет первое смутное время, чтобы потом сдаться оккупационным властям. Геббельс одобрил план и убеждал жену согласиться с ним, но Магда не хотела ничего слушать. Ее преданность фюреру и рейху была непоколебимой, и ее пугала мысль об ужасных издевательствах, которым могут подвергнуться в плену ее дети и она сама. Она решила расстаться с жизнью и в первую неделю апреля переехала обратно в город, чтобы занять свое место рядом с мужем и рядом с фюрером.
Тем временем Геббельс как уполномоченный по обороне Берлина делал все возможное, чтобы подготовить город к последней решительной битве. Все его подчиненные работали на своих местах, пока позволяли условия, а после, получив автоматы и фаустпатроны, вышли на улицы, как и многие берлинцы, чтобы оборонять свой город «до последней капли крови», как приказывал Геббельс; и он всерьез надеялся, что так оно и будет, не учитывая того, что большинство горожан благоразумно предпочтет пережить крушение фашистского рейха. По приказу Геббельса по всему городу были устроены баррикады. Новость о том, что западногерманские города встречают союзные войска белыми флагами, вызвала у него презрительную усмешку: «Если хоть на одной улице Берлина появится хоть один белый флаг, я, не колеблясь, прикажу взорвать всю улицу, вместе со всеми жителями! В этом меня полностью поддерживает фюрер». Из персонала Министерства пропаганды был сформирован отдельный батальон «Вильгельмплатц» под командой Вернера Наум анна.
В течение апреля в окружении Гитлера широко обсуждали вопрос о том, должен ли фюрер оставаться в Берлине. По воспоминаниям Науманна, Геббельс советовал фюреру отправиться на юг Германии и там
