Я устало закрыл глаза.
— Думаю, что я ни с кем не мог бы жить вместе.
— И все же, несмотря на это, ты ведь хочешь жениться на ней.
— Я повторяю тебе: это очень сложный вопрос. Я ничего никогда не решаю. В моей жизни за меня почти всегда все решают обстоятельства.
Она склонила свою голову к моей и начала гладить мою руку.
— Ты очень забавный, Бернар: ты говоришь одно, а делаешь совсем другое, никогда не знаешь, что от тебя ожидать. Хорошо, скажи мне: тебе бывает, как моей сестре, стыдно за меня?
— Нет.
— А ты доверяешь мне?
— А с какой стати ты вдруг задаешь мне все эти вопросы? — возмутился я.
— Отвечай!
— Доверяю?.. Когда как.
— Ты не хочешь мне сказать правду, а значит, не доверяешь мне. Вы с Элен — одного поля ягоды. Я знаю, вы меня презираете и частенько между собой перемываете мне косточки.
— Послушай, ненавижу сцены, — зло заметил я, теряя остатки терпения, и вскочил, потому что мне вдруг показалось, что я опять переживаю одну из тех давнишних сцен: крики, слезы, пощечины, упреки…
«Выходит, я для тебя ничего не значу?.. Ты всегда считал себя выше меня!..» Лавина подобных слов постепенно истощала, изводила, подавляла и в конце концов сломила меня. Начало всему этому задала еще моя мать, частенько унижавшая меня словами: «Из этого тупицы никогда ничего толкового не выйдет! О каком таланте может идти речь, если он не способен поступить в консерваторию!» Сама же она, разумеется, привыкла к аплодисментам, вызовам на «бис» и цветам. Но мама была талантлива и, возможно, имела право подавлять меня своей славой, тогда как моя жена… А теперь еще и Аньес, Элен, Жулия… Нет, все к черту, хватит! Мне следовало бы избавиться от всех троих!
Обеими руками я обтер лицо, как бы желая сорвать с него невидимую паутину. Но прошлое, переплетаясь с настоящим, цепко держало меня, не желая выпускать из своих объятий. Нужно было отбросить гнев и искать какое-то средство избавиться от этой троицы.
Уткнувшись в подушку, Аньес рыдала. Я вышел, хлопнув дверью. И почувствовал себя вдруг сильным, решительным и готовым разорвать сковывающие меня цепи. И все потому, что я остался один. Этот прилив сил скоро пройдет. Нужно воспользоваться моментом и что-то предпринять. В поисках бумаги я наткнулся на обертку от «Новеллиста» и крупными печатными буквами, какими обычно пишут анонимки, нацарапал на обороте: «МНЕ С ВАМИ НЕОБХОДИМО ПОГОВОРИТЬ, И КАК МОЖНО СКОРЕЕ». Я дважды подчеркнул всю фразу, как бы указывая на ее особую значимость. Затем, войдя в комнату Жулии, положил эту записку на самом видном месте, на камине.
Наконец-то я хоть что-то предпринял: противопоставил свою волю слепому ходу судьбы и поклялся продолжать сопротивляться ей. Правда, все мое прошлое существование в достаточной мере изобиловало такими же искренними и бесполезными клятвами. Однако еще никогда в жизни я не испытывал такого сильного желания бороться за себя. Встревоженный, но довольный собой, я вернулся в гостиную и решил подождать Жулию. Сев на табурет перед пианино, я приподнял крышку и прошелся по клавишам. Как и всегда, подобные прикосновения очищали меня от всех грехов. Музыка, словно обряд крещения, смыла с меня всю грязь, оставляя в глубине души одну лишь печаль, которая возникала оттого, что я не виртуоз и не настоящий артист, что я не один из тех пророков, которые будоражат и успокаивают толпы. Отсюда все мои несчастья… Не касаясь клавиш, я играл начало баллады соль минор Шопена. Странная беззвучная музыка в пустой квартире. Даже Аньес, привыкшая слышать мысли Элен, и та не догадывалась, что это я играю. Откуда ей знать, что сейчас я становлюсь не Бернаром и не Жервэ, а хорошим, добрым, чувствительным человеком, способным даже полюбить, если ему дадут возможность спокойно жить. Мои пальцы едва касались клавиатуры, но, внезапно напуганный тишиной, я остановился и закрыл пианино.
Вернувшись в сопровождении Жулии, Элен спросила меня:
— Вы не очень скучали, Бернар?
На что я искренне ответил:
— Я превосходно провел время.
Жулия сразу же направилась в свою комнату, чтобы переодеться, и мною овладела леденящая душу тревога. Я уже сожалел о том, что написал эту записку. Жулия, конечно, прочла ее — она не могла ее не заметить — и, наверное, пишет ответ, сейчас она опустит его мне в карман. Вот тогда я и узнаю, чего же она хочет, все пойму наконец и смогу действовать.
Аньес начала накрывать на стол, позвякивая приборами, в столовую вошла улыбающаяся Жулия.
— Иди помоги нам, лодырь ты этакий!
И абсолютная непринужденность в голосе, абсолютная естественность во взгляде! Но ведь она не могла не прочитать записку и не обратить внимания на это «вы», которым я давал понять, что ее комедия несколько затянулась!
— Бернар, порежь, пожалуйста, хлеб.
Вручив мне нож, она имела наглость притянуть меня к себе за шею и поцеловать. Аньес, побледнев, молча наблюдала за нами. Может быть, Жулия хочет положить мне ответ в карман? Нет, она так и не пожелала мне ответить и продолжает играть роль любящей сестры, растроганной встречей со своим братом после столь длительной разлуки. Я надеялся избавиться от неизвестности, но мои надежды и на этот раз потерпели крах. Она тоже приговорила меня быть Бернаром, и я был им.
— Прошу всех к столу, — позвала Элен.
Глава 8
Зарядили дожди, и мы уже никуда не выходили из дому. Газеты писали в основном о диверсиях, нападениях и жестких мерах, принимаемых в ответ властями. Элен на время дала отдых своим ученикам, и мы вчетвером мирно и безмятежно жили в огромных комнатах, все окна которых выходили на одну сторону, отчего наши лица всегда оставались наполовину в тени. Втайне от обеих сестер я настойчиво преследовал Жулию, однако мои старания скорее походили на попытки человека, охотившегося за мухой: в последний момент, когда моя рука уже готова была ухватить ее, та ускользала от меня. Все это происходило в квартире, как бы специально созданной для игры в прятки или для какой-то чрезмерно учтивой борьбы, начинающейся с улыбки на устах, в которой я, как правило, терпел поражение из-за того, что был мужчиной. Жулия всегда находила предлог, чтобы увязаться за Элен или Аньес. Будь то уборка, мытье посуды или стирка, она пользовалась любым предлогом и тут же ускользала от меня, любезно обещая:
— Я мигом вернусь!
И она действительно возвращалась, но, разумеется, всегда не одна. А когда мы собирались все вместе, она не упускала случая еще раз продемонстрировать свое нежное отношение ко мне — то гладя по голове, то целуя в шею. А однажды она даже забралась ко мне на колени, и не оставалось ничего другого, как обнять ее за талию, чтобы не дать ей упасть. Я чувствовал исходящий от нее запах женщины — сбитой и горячей, ну а ей было глубоко наплевать на мою руку у нее на бедре. Жулия приводила Элен в бешенство, и та больше даже не пыталась скрыть свое отношение к ней. В воздухе попахивало грозой. Каждая минута отзывалась во мне стреляющей болью. Я чувствовал себя так, будто изнутри меня жгла крапива. К счастью, Элен была слишком хорошо воспитана, чтобы дать волю своим чувствам. Аньес же владела собой намного хуже и в любой момент готова была учинить скандал. А Жулия, которая столь скромно и сдержанно повела себя вначале, теперь обнаружила всю свою сущность. Она, например, запрокидывала голову, чтобы допить оставшиеся в рюмке последние капли вина, или же бесцеремонно хватала безделушки, стоящие на этажерках, вызывая тем самым нервные замечания Элен:
— Осторожно! Не разбейте!
— О, не беспокойтесь! Я умею бережно обращаться с вещами, — отвечала на это Жулия.
