полной деструкции)... И нечто помешало старшим товарищам дать ученикам это посвящение. Как знать, не была ли та борьба за занавеской делом очень нешуточным? Не пробирал ли от некоторых ее перипетий самый настоящий страх даже очень серьезных людей? А УЧИТЕЛЮ трудно довести дело до конца, если он боится...
Впрочем, не исключено, что посвящение все-таки досталось. Двум-трем из всех. Кому?
Но, быть может, все это домыслы. Не следует относиться к ним слишком серьезно.
Не домысел – один голый результат. Вот он: выросла целая плеяда людей, отстраненных и от ценностей Системы, и от наиболее острых форм диссидентства, и от эзотерических общин. Можно сказать, плеяда учеников, оставленных учителями на произвол судьбы. Это были блистательные, внутренне свободные, получившие мощную подготовку литераторов-профи, невероятно эрудированные... профаны. Не случись падения СССР, наверное, они бы сумели соорудить очередное издание тамплиерства... Этого не произошло, и слава Богу. Взамен Четвертая волна обрела поистине драгоценную компенсацию: семидесятники вглядывались в предметы и концепты, смысл и символическое значение которых давным-давно устоялись; смотрели, в большинстве случаев не зная Традиции; поэтому могли заново, с младенческой чистотой ставить вопросы «что это такое?», «почему так нельзя?», «по какому критерию?», «каковы границы?», «куда ведет этот путь?», «где тут высший смысл?», «а если перевернуть, что получится?». Потому и видели больше, чем «подкованный» представитель устоявшейся точки зрения...
Иногда.
Что же сохранилось после Четвертой волны?
Ощущение высоты.
У многих осталось от периода середины 70-х – второй половины 80-х стойкое впечатление: Четвертая волна была чудо как хороша по части литературного качества. В художественном смысле, это, быть может, вершина нашей фантастики.
Сейчас – совсем другой коленкор.
Нет, не в том дело, что постсоветская фантастика оскудела талантами, что не рождает она текстов завораживающе сильных. Причина иная. Количество произведений высокого класса, возможно, даже возросло, но процент их относительно всей суммы издаваемой фантастической литературы заметно снизился. Ложка меда в бочке дегтя. Кроме того, в середине 90-х закончилась эпоха, когда талантливо сделанный текст воспринимали как откровение и гадали: Бог ли, бес ли лукавый вложил писателю ЭТИ СЛОВА в душу. Сейчас совсем другое время. Любого уровня литературное произведение в наши дни воспринимается как черные буквы на белой бумаге, и нет за буквами беса, и нет за бумагой Бога.
Вот и осталось поколениям тех, кто ныне исполняет свою миссию, тосковать по чужому прошлому. Ведь было у них, у людей 70-х, какое-то странное, полупрозрачное сокровище, какой-то тусклый, гаснущий огонек, доставшийся по наследству то ли от Прометея, то ли от Герострата. Тогда – был, а сейчас – нет его... Может оно и хорошо, может и Господь с ним, с огнем неверным, невесть от кого происходящим...
Но все-таки есть в нынешней ностальгии по судьбе Четвертой волны польза и смысл. Поминая ИХ, мы и САМИ чаще желаем прыгнуть выше собственной головы.[30]
Глава 4
Первый план
Пафос интеллектуальной фантастики не в том, чтобы перейти в основной поток, нет. Этакая чушь мало кому приходила в голову, а если и приходила, то при первом же высказывании автор идеи рисковал вылететь из родной среды надолго, чуть ли не навсегда.
В 90-х совершенно так же, как и в 80-х, представители ИФ мечтали, разумеется, стать очень хорошими писателями, максимально выразить собственное дарование; при этом они росли из фантастики и собирались вырасти из ее рамок, используя лучшее, что можно сыскать в арсеналах мэйнстрима, но все же в мэйнстримовцев не превратиться. Вектор мечтаний был направлен вот куда: следует стать лучшими, новыми классиками, но иными, не такими, как в основном потоке, не слиться с основным потоком. Грезилась литература, получившая новое качество. Или, иначе, – новое поле для высших игр, несколько иных по правилам, но ничуть не ниже по уровню.
Новым для ИФ 90-х стало широко распространившееся негативное отношение к основному потоку. И не только советскому по форме и духу, т. е. не только «секретарской литературе», художественному сервилизму и т. п., но также к тем новым веяниям, которые генетически связаны со слоями неофициальной, подпольной литературы, давшим впоследствии главную энергию для развития мэйнстрима после 1991 года.
ИФ
Таким образом, современная ИФ на порядок более традиционна, чем современный основной поток русской литературы. Ее корни в большинстве случаев тянутся к до- постмодернистским этапам литературного процесса, а в чем-то и к до-модернистским.
Вместе с тем,
Данному правилу покорны и те, кто вышел из врат 4-й волны, и те, кто пришел в фантастику позже.
Вот ветеран 4-й волны Эдуард Геворкян. Что у него на первом плане в произведениях 90-х?
Роман «Времена негодяев» и повесть «Путешествие к Северному пределу» связаны одним вторичным миром. Оба произведения имеют одинаковую геополитическую подкладку с романом «Темная гора». Во всех трех текстах автор – где жестче, где более гибко – подает читателю несколько концептов. Прежде всего, превосходство имперского государственного устройства над всеми прочими политическими схемами. Отсюда логически вытекает отрицание талассократических способов организации власти: Геворкян вычислил прочную связь между словами «Империя» и «хартленд». Он человек земли, а не воды, а потому безжалостно взламывает романтику морских приключений, заменяя ее реализмом домашнего уюта, семейного тепла.
Позднее концепт Империи в его творчестве отошел на второй план, уступив приоритетное место концепту Традиции.
В апреле 2004 года Геворкян ведет конференцию ЛФГ «Бастион» «Историко-философское явление Традиции» и сам делает на ней сообщение «Традиция как гарант стабильности социума», а через несколько месяцев выходит из печати его рассказ «Ладонь обращенная к небу». В этом рассказе с большой социологической точностью передано в художественной форме содержание апрельского доклада. Геворкян изображает условно китаизированное общество некой планеты; под воздействием экспансии чужаков, олицетворяющих либерально-атлантистский социум, оригинальная культура и Традиция как-бы-китайцев рассыпаются. Однако Традиция – не только стержень общества, но и его оружие. Она способна нанести ответный удар такими средствами, о которых никто и подумать не мог. Симпатии автора – явно на стороне как-бы-китайцев, и все происходящее в рассказе подается с их позиции.
Существуют писатели-садовники и писатели-конструкторы. У первых все построено на интуиции, а также, быть может, на осязательном отношении к жизни. У них текст «сам выходит», и как получится, так и получится. Когда текст «вышел» садовники начинают его «подстригать», «удабривать» и т. п. Но основа всегда рождается спонтанно. Для писателей-конструкторов характерна тяга к логике и этическим схемам. В основе их работы – продуманная компоновка, они спонтанщины не признают, они не склонны давать «самостоятельность» персонажам и обстоятельствам действия противу генерального плана.
Геворкян – образцовый писатель-конструктор, композиция его текстов почти всегда подчинена интеллектуальной схеме. Адресацию мессэджа он неизменно заранее продумывает и рассчитывает. Вот слова Геворкяна из интервью, взятого у него летом 2004 года: «Хотелось бы, – говорит Эдуард Геворкян, – чтобы каждая читательская страта считывала тот уровень, который я ей репрезентирую... Художественное произведение должно иметь несколько уровней кодирования, тогда и домохозяйка, и многомудрый историософ возьмут свое: каждый – то, что ему предназначено. Вы стараетесь не выпятить мессэдж, а скрыть его, заложить на сублиминальный уровень... так, чтобы его воспринимали трюмы подсознания. Явные посылы могут отторгаться читателем. На каждом уровне желательно, чтобы читатель почувствовал себя умнее автора, но автор в конечном итоге сумел бы его скрыто индоктринировать».
Такой же ветеран, как и Геворкян, Владимир Покровский последние годы публиковался скудно. Наиболее известными текстами позднего периода его творчества стали роман «Дожди на Ямайке» и повесть «Георгес, или Одевятнадцативековывание». Первый из них при качественной литературной отделке остается приключенческим чтивом. Трудно извлечь оттуда не то что высокие
